Мария Ануфриева - Карниз

Через неделю они пришли в медицинский центр страховой компании «Транс-Газ» на Невском проспекте. Ожидая Папочку, Ия разглядывала картины на стенах, кормила монетами автомат с кофе, сосала леденцы из вазочки на ресепшене и думала о том, как преображает современную медицину короткое слово из трех букв – газ.

– Ну, что сказал доктор? – спросила Ия у Папочки, когда дверь кабинета наконец отворилась.

– Пить мне категорически нельзя, – пробурчала та.

– Этого правила вы должны придерживаться всю жизнь! – подхватил веселый голос из кабинета. – Ия, никакого спиртного печень вашей подруги точно больше не выдержит! Она и так долго терпела. Прекратите издеваться над печенью!

– Вы же уехали, – крикнула в раскрытые двери Ия. – Мне медсестры сказали! И вообще, Иннокентий, вы – хирург! При чем тут печень?

Иннокентий вышел из кабинета уже одетый: в пальто, с шейным платком. Высокий, худой, поправил очки, как тогда в ординаторской… Ия вспомнила, как он бежал за автобусом, перепрыгивая через лужи и неминуемо попадая в них, а потом рисовал так часто обижаемый людьми орган на запотевшем автобусном стекле. С тех пор он не так уж сильно изменился, хотя прошло лет шесть или семь, а то и больше.

– Я на защиту диссертации вернулся, а комплексные программы по гепатологии апробируют в клинике, где я работаю. Я и не думал, что о них стало известно в Петербурге. Вот, пригласили консультировать. Прямо бум! Печень – самый страдающий орган россиян. Вы у меня последние сегодня.

– А у нас соседа в Израиле убили, – зачем-то ляпнула Папочка.

– За что? – удивился Иннокентий.

Возникла заминка.

– За то, что болтал много, – выразительно глянула Ия на Папочку, но та уже сообразила сменить тему и сказала первое, что пришло в голову: – Давайте отметим встречу!

Ия ожидала, что Иннокентий откажется, но он неожиданно поддержал:

– Хорошая идея. Мне в МАПО завтра, но не рано, а приема и вовсе нет.

В кафе Папочка уверенным жестом раскрыла меню на перечне сорокаградусных алкогольных напитков, но тут же сникла под перекрестными взглядами Ии и Иннокентия, отдернула руку и потрясла ею, будто обожглась.

– Один бокал сухого красного, – сжалился Иннокентий.

– Как в институт благородных девиц попала, – ныла Папочка, цедя вино. – Я же старше вас, пожалели бы старую женщину. Горбатого могила исправит.

Иннокентий много шутил и рассказывал байки, напоминающие те, которыми разбавлял на утреннем обходе письменные наставления Ии на заре своей медицинской карьеры. Пил он тоже неожиданно много, и вполне мог сойти за «своего парня», если бы свои парни у них были.

Ия тоже пила и шутила о том, что Папочка могла бы устраивать мастер-классы «Как сделать харакири и не умереть», а еще подрабатывать в израильской клинике живым экспонатом. Под шумок Папочка заказала еще бокал красного сухого, а Иннокентий сделал вид, что не заметил.

Ия тоже не увидела Папочкин маневр. Она была занята другим – старалась не замечать темные волосы на груди Иннокентия, видневшиеся в раскрытом вороте рубашки. К этому времени они уже перепрыгнули с трамплина местоимения «вы» на широкий накатанный склон местоимения «ты», с которого обычно и берутся все личные высоты.

Вызвали такси, оказалось, что надо по трем разным адресам. Первой значилась Петроградка. Когда Папочка вышла из такси, Иннокентий сказал, не оборачиваясь к Ие:

– Я думал, вы вместе живете.

Голос его был глухим.

– Нет, давно уже, – ответила Ия и напомнила водителю свою улицу, удивляясь, что и ее голос звучит хрипло.

Водитель уточнил адрес Иннокентия и посетовал, что надо успеть до развода мостов, иначе придется делать большой крюк и ехать через самый дальний Вантовый мост.

Иннокентий молчал и водил пальцем по стеклу, словно опять рисовал, но на этот раз стекло не запотело, и понять его рисунок и ход мыслей казалось невозможным, но Ия их понимала. В салоне машины было темно, Ия видела только его силуэт впереди и угадывала скольжение пальцев по стеклу.

Она представила, как он держит в этих пальцах скальпель и разрезает человека, погружает руки во влажное красное месиво, и это месиво – Папочка, который через секунду в ее воображении смеялся, пил красное вино и чокался с Иннокентием. Ей показалось, что этот ее почти ровесник – почти бог, и над головой у него тут же воссиял нимб, который, впрочем, тут же пропал, поскольку осветившая их встречная машина промчалась мимо.

Наваждение исчезло, но осталась смуглая кожа Иннокентия и тонкие пальцы, черные волоски на запястье и какая-то нездешняя готовность радоваться людям – странная для Петербурга и диковинная для врача.