Мария Ануфриева - Карниз

Но вместо этого потолок стал похож на белый густой кисель, и тяжелое забытье навалилось на нее, как бесформенная зыбкая туша. Лязгало что-то металлическое, а затем она оказалась в странном коридоре. Он был похож на коридор больницы, только стены плюшевые. Все крутилось, вертелось, а стены были совсем мягкие, с ворсом, и какие-то мерцающие, фиолетовые. Она пыталась потрогать их руками, ведь не каждый день увидишь плюшевые стены, и догадывалась, что куда-то едет. То ли ее быстро везли, то ли стены разъезжались, но потрогать их так и не удалось.

Очнулась она в палате и увидела медсестер, увозящих пустую каталку. Тогда она поняла, что все прошло, закончилось, цепляться больше не за что. Ей не верилось, что все это взаправду и с ней, но где-то внизу, доказывая обратное, пульсировали остатки боли: тупой, глухой, безнадежной. Интересно, знают ли психологи, что, когда тебе наплевать на боль, не помогают любимые цветы.

Она смотрела на тоненькую девушку, сидевшую на краю ее кровати. Девушка говорила, и говорила, и говорила с ней. В конце концов она показалась Ие знакомой, вот только имени не припомнить.

Ей хотелось ответить, но язык еле поворачивался и производил невнятное мычание, которое удивляло ее саму.

Когда язык все-таки назвал имя и сообщил, что хочется воды, девушка воскликнула:

– Так это ты! А я все думаю, что похожа.

– Ира, нет, Света? – разлепила Ия сухие губы.

– Света! – обрадовалась девушка. – Узнала?

«Света – длинный список», – вспомнила Ия и попыталась приподняться. На животе лежало что-то холодное и мокрое.

– Не снимай, это так надо, – засуетилась Света. – Вот видишь, не зря я с тобой говорю! Так после наркоза быстрее в себя приходят. Я уж сколько абортов сделала, знаю. Надо же, где встретились!

Света рассказала, что привезли ее только что, срок два с половиной месяца, третий муж обожает, а свекровь так ждет внука, что уже успела навязать две дюжины пинеток розового и голубого цвета, не дожидаясь выяснения обстоятельств. Долго у них не получалось, муж уже переживать начал, и вот наконец-то, наконец!

И зря она всех переполошила, тошнота и головокружение уже прошли, а живот вроде и не болит, тянет только, но куда ж ночью теперь поедешь. Завтра выпишут.

Про себя Ие рассказывать не хотелось. Она лежала и слушала про пинетки, фитнес для беременных и выбор детской коляски. Света всегда была на шаг впереди нее, даже в списке с мужскими именами, чему уж тут удивляться.

Утром Свету перевели в другую палату и даже в другой коридор. Согласно больничной сортировке, тех, кто сохранялся , старались отделить от почищенных и ждущих выписки.

– Радоваться надо, – утешали Ию медсестры в курилке. – Если тело выкидывает плод, значит, он больной. Природа знает, что делает. Лучше выкидыш в три месяца, чем родившийся урод на всю жизнь.

Она не знала, что ответить, и хотела спросить внутрь себя: «Почему они так говорят, почему называют тебя уродом?» Но спрашивать было не у кого. Тот, кто был внутри, отвернулся от нее, не поверил, что она сможет сделать его счастливым, не захотел быть с ней. Он ушел и оставил ее одну.

Позвонила компьютерщику.

– Я даже не знаю, что сказать, – ответил он ей.

– Ты приедешь ко мне в больницу?

– Вряд ли я успею с работы, но может быть…

– До восьми пускают, а если позже, я спущусь. Я буду ждать тебя. Слышишь? Буду ждать, очень буду ждать, – говорила Ия.

Она ждала его до позднего вечера в прокуренном коридоре на девятом этаже больницы, оттуда хорошо были видны все тропинки, ведущие к главному входу. Живот прихватывал и ныл, иногда она сгибалась и сидела на корточках, но потом, боясь пропустить его, снова распрямлялась. Каждая черная точка, идущая от остановки, была похожа на него. И он как будто каждый раз обманывал ее, снова и снова превращаясь в другого мужчину, идущего к другой женщине. Хотя ведь не обещал прийти, и вообще ничего не обещал, так что, стало быть, и обмануть не мог.

На тропинке появился только Папочка. Он опоздал к восьми, а она не спустилась.

Ия глядела в окно, как Машенька или Дашенька шла, не поднимая головы, по больничной дорожке. «Стильная», – как сказала бы Муха. Только это силиконовое слово и вертелось у нее в голове, и больше ничего. Хотя нет, было еще кое-что…

Ия не отдавала себе отчета в том, что по походке Папочки пыталась определить степень его опьянения. «В мясо», – подумала она и злобно расхохоталась внутри. Она отвернулась от окна и побрела к себе в палату, а Папочка брел к остановке.