Мария Ануфриева - Карниз

– Вот сюда я кончаю, когда не сплю с тобой, – сказал он в первый визит и показал на выкрашенную белой краской батарею сразу за кроватью.

С тех пор Ия проводила рукой по ее шершавой поверхности, как будто здороваясь и благодаря, что приглядывает за ним в ее отсутствие, и только после этого ложилась на спину, пропуская большое тело между саднящими бедрами и смыкая ноги на широкой спине.

Командировки следовали одна за другой, и каждая была упоительнее предыдущей. Ей казалось, что в Казани она падала, как красавица Сююмбике с высокой башни кремля, но зависала в полете и, как пикирующий самолет, делала петлю за петлей – в своем собственном животе. В Уфе взмывала вверх, к небу, как памятник Салавату Юлаеву над Белой рекой.

– Ты как бешеный огурец, – смеялась она, отряхивая пушистый снег с колен и смущенно оглядываясь на баснописца Крылова. Тот смотрел немного в сторону, заложив за спину руки, и вид имел самый суровый. Полы его сюртука, как и пальто компьютерщика, были расстегнуты. Больше в скверике с памятником баснописцу в центре Твери поздним зимним вечером никого не было. – Это сорт такой. Он, когда созреет, отскакивает от ветки и в отверстие на кончике выбрасывает свои семена. Прямо выстреливает ими, как бешеный, на шесть метров отлетают. Размножение у него такое.

Компьютерщик стоял, прислонившись спиной к железной стеле с сюжетом басни «Свинья под дубом», и расслабленно чесал ухо горельефной хавроньи.

Потом они долго целовались у высеченного на стеле векового дуба. Ветер выл так, что казалось, сквозь этот вой кто-то читал им слова из басни, переделывая на свой лад:

– Неблагодарные, когда бы вверх поднять могли вы рыло, то вам бы видно было…

Следующая командировка была в Калининград. Против обыкновения компьютерщик оказался поселен в номер один. Точнее, не один, а с реквизитом.

Рациям, ноутбукам, гигантским ростовым куклам, сдутым и уложенным в чемоданы, и массе других полезных вещей тоже ведь нужна компания и пригляд. До этой счастливой мысли Ия додумалась за две недели до поездки и сумела убедить в ее правильности начальство.

Сама она жила на том же этаже в номере с толковой девчонкой, которую не только не потеряла после Дня здоровья, но и сумела вывести в свои замы. Девчонка одна знала про ее отношения с компьютерщиком. Скрывать ночное отсутствие было бессмысленно.

Поздно вечером Ия на цыпочках пролетала по гостиничному коридору и быстро ныряла в незапертую дверь «реквизитной». Всем желающим обсудить рабочие дела на ночь глядя, ее заместитель строго сообщала из-за дверей их номера:

– Мы уже спим!

– Ты ее любишь? – спросил компьютерщик про Папочку, глядя в свинцово серый квадрат раззанавешенного окна.

Ия выскользнула из-под него, свела уже привыкшие быть раздвинутыми бедра, подошла к окну и посмотрела на реку Преголь. За ней виднелся тонкий шпиль готического Кафедрального собора, в стене которого похоронен Кант. Похож на их лиепайский собор Святого Язепа…

Солнце лениво взбиралось на низкое ноябрьское небо, грозившее сегодня разразиться снегом.

В последнее время она постоянно думала над впервые заданным ей вслух вопросом и пыталась подвести свою жизнь под «категорический императив», всеобщий разумный и справедливый закон, который надо только понять и следовать ему, и все сложится, разрешится, и никому не будет плохо.

Она уже не могла сказать «да», но и «нет» еще не могла сказать. И вообще, зачем он спрашивает о том, что она и сама разобрать не может. Ее отношение к Папочке давно уже было за гранью того, что называется любовью. Со времен ножа и больницы, или со времен дзюдоистки, или еще раньше, или позже… Она уж запуталась.

– Я тебя люблю, а с ней я живу, – ответила она тогда, и кажется, он удовлетворился ответом.

Да и некогда было думать. Лишь когда взвились воздушные шары и грянул салют, возвестивший успех их компании в движении «на запад», Ия поняла, как не хочет уезжать.

В последнюю калининградскую ночь компьютерщик спал как убитый. Она смотрела на него, приподнявшись на локте, и вспоминала реакцию тех немногих обычных знакомых, которые у нее еще оставались, и кому она осмелилась его показать.

– Аполлон! – воскликнула мать ее давней подруги, едва открыв дверь. – Доча, иди, глянь! К нам Аполлон пришел.

Ия исследовала подушечками пальцев каждый миллиметр его тела и думала, что со временем он потолстеет и из мальчика Аполлона превратится в мужика с широкими плечами и брюшком, все предпосылки для этого в его большом теле есть, но все равно останется красивым.