Юрий Арабов - Москва - место встречи (сборник)

Я изредка проезжаю мимо и всегда ощущаю что-то застарелое: то ли боль, то ли негодование.

Первый обман. Незабываемый во всех подробностях.

Я владела драгоценным сокровищем – волшебным мячиком из «американского подарка». Мячик подскакивал непредсказуемо, то есть высота подскока не зависела от силы удара. Ударишь как следует оземь, а он еле поднимется, слабо ударишь – подлетает высоко-высоко.

Это было не просто чудо – это была моя единственная игрушка.

И вот одна девочка попросила этот мячик дать ей домой поиграть до завтра. С ней была мать, и я поверила.

Дело было на Миусском сквере возле подземного туалета.

До сих пор помню, как на следующий день я до сумерек простояла возле входа в этот самый бетонный туалет, как неожиданно поняла, что девочка не придет! Что она об-ма-ну-ла !

Я была потрясена.

Эту историю любил Юрий Валентинович.

Кстати, одно время он частенько пересекал сквер: ходил в «Политиздат», где издавали его роман «Нетерпение» и где у него был еще один роман.

Но пора рассказать и о доме, где я родилась и где прожила почти четверть века.

Сейчас он входит в комплекс какого-то министерства. В одной из комнат нашей бывшей квартиры прорубили добавочное окно, а на окнах полукруглых эркеров лестницы, где я за батареями прятала навязанные мамой галоши, а иногда и теплые байковые штаны, висят богатые кремовые занавески-маркизы.

Много еще чего происходило в этих эркерах: первый поцелуй, первые слезы разлуки…

Дом был странным. Принадлежал он Центральному институту сахара, имел пять этажей.

Четвертый был с коридором на два подъезда; там располагалось общежитие.

Там жила моя любимая собака Радж, большая красивая немецкая овчарка.

А странность дома заключалась еще и в том, что он был словно бы не достроен, словно бы брошен второпях, будто то ли денег не хватило, то ли война началась.

Полы были цементными, а ванная и кухня занимали единое пространство, хотя для ванной было предусмотрено узкое окно.

У нас ванна была закрыта досками, и на них спали многочисленные родственники мамы, когда приезжали с Украины.

А в квартире профессора Петербургского его жена Юзефа Карловна разводила в ванне кроликов.

Окна в обеих комнатах выходили на улицу Александра Невского. Только одно смотрело как бы вдаль, на храм, а другое – на трущобы Пини Рыжего. На их месте потом построили престижный дом для партийцев, и в нем одно время жили Ельцин и поэт Анатолий Софронов.

А после войны между трущобами и Красной коммуной (гнездом хулиганов и бандитов) – теперь там общежитие Щепкинского училища – умещался «поленовский дворик» с садиком и одноэтажным домиком.

В нем жили наш участковый и другие милиционеры десятого отделения.

Участковый был хорошим человеком. Когда отец вернулся из лагеря и не имел права жить в Москве, участковый, которому положено было проверять, не нарушает ли отец закона, медленно-медленно шел по улице и долго стоял у подъезда, чтобы отец мог спрятаться у соседки Доры Ильиничны или в стенном шкафу.

Фамилии участкового не помню, а жаль, потому что, как писал Юрий Валентинович, «бывают времена величия малых поступков».

Наш дом населяли в основном люди, имеющие отношение к сахарной и спиртовой промышленности.

Ну и дворники, конечно.

Вот с них и начну.

В полуподвале жила тихая и трудолюбивая семья дворника Крысина. Его умненький сын редко играл с нами в «штандер» и «ручеек», а всё больше читал, поэтому дружил он с Сашей Петербургским, с третьего этажа, тоже большим книгочеем.

В другом полуподвале жили какие-то невнятные люди.

Их сын – даун по прозвищу Бяка – всегда торчал в окне.

А потом, конечно же, Пиня Рыжий научил его онанировать, и Бяку убрали от окна.

На первом этаже жила знаменитая московская красотка Нина Глушко.

Она считалась «плохого поведения», потому что была очень хороша собой, имела множество ухажеров, одевалась на американский манер и косила под Дину Дурбин.

Она и сама была ничуть не хуже Дины.

К ней приходили подруги, похожие на Зару Леандр или Вивьен Ли.

Среди ухажеров Нины был и какой-то знаменитый московский француз, он приезжал на голубом «шевроле», и этот автомобиль затмевал «ЗИЛ» академика Опарина.

Нина вышла замуж за венгра и уехала в Венгрию; я встретила ее через много лет в Будапеште, она была по-прежнему хороша, имела двоих детей, блестяще переводила книги и конгрессы.

Муж занимал большой пост в венгерском МИДе.