Дмитрий Козлов - Я уже не боюсь

Оставив велики у Юли, вместе идем к Долгопрудному. Там Алла и синеволосая подружка Шкварки колдуют над старой электроплиткой. Шкварка моет молодую картошку в умывальнике типа «мойдодыр», стыренном когда-то из руин пионерлагеря. Его к плитке не подпускают с прошлого лета — тогда этот придурок, спутав старый советский электрочайник с обычным, поставил его на горячий стальной «блин». А у чайника на дне были маленькие пластиковые ножки. Горелой пластмассой воняло на весь кооператив.

Завтракаем на веранде. Жмен выпивает бутылку пива, остальные пьют чай из старых треснутых чашек с отбитыми ручками. Потом мы с пацанами (кроме Жмена, которого Сан Саныч попросил помочь с ремонтом крыши) идем на поле играть в футбол, а девчонки — на пляж. На поляне уже бегают три чувака. Один из них, Репа, блестит лысым черепом. Он жутко картавит, шепелявит и столь же страшно матерится. Бегая от одних отмеченных кирпичами ворот к другим, он на все поле орет «шукаааа!!!» и «пидааааааа!». Мы ржем и включаемся в игру.

Когда возвращаемся, у меня содраны колени и правый локоть, шорты зеленые от травы, и каждый шаг отдается болью в лодыжке благодаря меткому удару Репы. От жары разгоряченное бегом тело будто плывет в кипятке. Срываю и прикладываю к локтю подорожник.

По пути заходим в магазин. Берем пиво, сигареты, чипсы и прочую хрень. Китаец просит Карандаша — продавца и хозяина, несмотря на полвторого уже изрядно бухого, — принести самогона. Пока Карандаш, что-то бурча, копошится корявыми руками в захламленной подсобке в поисках бутылок с мутной абрикосовой бурдой, Китаец под наш одобрительный хохот забирает горсть мелочи из картонной коробки для сдачи. Ею же платит за самогонку.

Мы забрасываем пойло в морозилку древнего, люто рычащего «Днепра» у Долгопрудного и двигаем на пляж. Когда приходим, от жары, кажется, готова вскипеть вода; густую духоту почти можно резать ножом, но кромка неба на горизонте темнеет: надвигается гроза. Шкварка подкрадывается к Синеволосой, которая загорает рядом с Юлей и Аллой, подхватывает ее на руки, бежит в воду, спотыкается и падает под всеобщий смех и вопли Синеволосой; тучи вдалеке прорезают белесые прожилки молний.

Вечером мы снова на веранде. Небо над крышей трещит и грохочет, раскалывается на мириады пронизанных светом осколков и вновь слипается в монолитный мрак. Потом начинается ливень. Потоки серой воды стенами отрезают веранду, превращая ее в подобие комнаты.

Мы играем в расписной покер (когда-то папа рассказывал мне, что это совсем не покер, а что-то типа преферанса), пьем пиво. Я беру гитару, играю то же, что всегда: Цоя, «ДДТ», «Наутилус», «Агату»… Потом, уже распевшись и разыгравшись (и захмелев), затягиваю «Unforgiven» и «Knocking on Heaven’s Door». А затем «Californication» «перцев». Юля и Долгопрудный, более-менее шарящие английский, подпевают — остальные воют. Шкварка танцует со своей девушкой, то и дело задевая ногами ножки моего стула.

— Ммм… — говорит он, вдыхая запах ее волос. — Что это так круто пахнет? Новые духи? Или спрей от комаров?

— И то и то, — смеется Синеволосая. — А твой соблазнительный аромат — это запах учебника по физике, да?

Шкварка ржет: дома батя заставляет его целыми днями зубрить физику, чтоб поступить в КПИ. Хоть до этого еще целый год и целый класс.

Юля какая-то молчаливая, задумчивая. Улыбается, когда ловлю ее взгляд, и тут же снова смотрит в дождь, будто что-то видит в этом сером мареве. Смотрит устало и немного грустно.

Вскоре ливень утихает. Еще светло, но все начинают расползаться: устали после вчерашнего, плюс рано утром надо вставать на маршрутку, ехать домой. Шкварка с Синеволосой и Долгопрудный с Аллой уходят в дом. Мы с Юлей поднимаемся, Китаец со Жменом тоже встают, но Юля вдруг поворачивается к ним и говорит:

— Ребята, вы могли бы сегодня здесь заночевать?

И все. Без объяснений.

— Э-э… Ну да, без вопросов… — кивает Китаец, смотрит на меня и ухмыляется во весь рот.

— Молчи, — я наставляю на него палец.

— Как скажешь, чувак, — говорит Китаец и подмигивает.

Когда Юля, покачав головой и улыбаясь, хватает меня за руку и тащит в поредевший дождь, я успеваю заметить, как Китаец, тупо гогоча, жестами показывает, зачем мы с Юлей решили уединиться.

— То, что ты вечно таскаешь в правом кармане, у тебя с собой? — говорит Юля, когда мы идем вдоль заборов к ее дому; под моими сандалиями и ее вьетнамками хрустит мокрый гравий, по ногам холодно скользит придорожная трава. Дождь шелестит на мокрых огородах и крышах.