Крас Алин: Магия Голоса. Книга вторая.

- Я не могу... мне стыдно. Что обо мне подумают и будут говорить окружающие и по-поводу моего скоротечного замужества, и по-поводу траурного флага на крыше? Я приобрету славу демонстративной, истеричной дуры.

- Об этом можешь не беспокоиться, Эдмунизэль снял твой флаг через пять минут после того, как ты его вывесила. Так что никто его не видел.

От удивления я широко раскрыла глаза:

- Как же он об этом узнал? И почему тогда ты сразу не пришла ко мне?

- Я знала, что у тебя не всё в порядке и хотела с тобой повидаться сразу же, после ухода Лазарэля в Дозор. Ты не вышла ко мне на сигнал посетителя, и я забеспокоилась, чувствуя, что ты-то в доме. Позвала Эдмунизэля. Когда мы с ним подошли к твоему дому уже вдвоём, увидели, как ты выбралась на крышу с белым флагом. А сразу я к тебе не пошла, чтобы дать тебе время осмыслить происходящее. Я даже надеялась, что ты и сама, к исходу ночи, решишь снять флаг. Да вот не утерпела, пришла раньше.

- Еваниэль, спасибо тебе за деликатность, доброту и понимание, но я и в самом деле не хочу жить. У меня это не получается так, как мечталось. А по-другому я не согласна, - сказала я, чувствуя, как вновь слезы побежали из глаз и, думая о том, как это всё-таки печально, что жизнь потеряла для меня ценность, ещё толком не начавшись, когда я даже совершеннолетия не достигла.

- Ивануэль, давай поговорим об этом дома, в родных стенах, после того как ты попьёшь, поешь, поспишь и восстановишь резерв Силы. Ладно?

После этих слов в животе у меня предательски заурчало, и я с грустью подумала, что тело моё, в отличие от души, умирать явно не хочет.

- Ладно, - согласилась я.

В конце концов, и правда. Я могу подумать обо всём ещё раз завтра, в своей родной комнате, и решить, что же мне делать.

Я встала с дивана, заколола мокрые от слёз, волосы и начала собирать свои вещи, принесённые ещё из родительского дома, твёрдо решив, что не возьму ничего из подаренного Лазарэлем. Но двигалась я почему-то так медленно и неуклюже, что Еваниэль была вынуждена включиться в этот процесс. Когда четыре больших сумки были собраны, Еваниэль пошла за Эдмунизэлем. Опять всё сжалось у меня в груди от тревоги, из-за встречи с отцом. Что я ему скажу? Наверное, чувство стыда и вины будут теперь всегда со мной.

Но говорить, к моему облегчению, ничего не пришлось. Эдмунизэль подошёл ко мне, обнял, прижал к груди, погладил по спине. Поцеловал в макушку и, ни слова не сказав и не спросив, отпустил меня. Подхватил две сумки и, так же молча, двинулся к выходу. Мы с Евануэль тоже взяли по сумке и пошли за ним. Около двери я на секундочку задержалась и, сняв с руки брачный браслет, аккуратно положила его на полочку.

Была ещё ночь. Темно, только звёзды мерцают в небе, даря свой слабый свет. Хорошо, что идти недалеко. Может быть нас никто не увидит.

Когда пришли домой, Алинаэль, которая в отличие от Александрэля, жила с родителями, не вышла из своей комнаты, и я была благодарна ей за эту деликатность. Сейчас мне никого не хотелось видеть. Завтра я наберусь мужества и поговорю с ней, рассказав о своих невзгодах.

Еваниэль заставила меня поесть, хоть еда казалась мне безвкусной, и выпить целый кувшин укрепляющего и успокаивающего отвара, а затем отправила спать.

Осмотревшись в своей комнате, отметила, что здесь ничего не изменилось, пока меня не было.

Неужели они знали, что я вернусь? Вот, даже тетрадь со стихами для песен лежит на столе. А ведь я, за время своего неудачного замужества, не написала ничего нового. Почему? Ведь столько сильных и разных эмоций за это время испытала. Может быть, из-за того, что Лазарэлю этого от меня не было нужно. Он не поощрял, ничего не ждал. А больше я практически ни с кем не общалась. Раньше-то всё время или родители, или сестра, или брат, или музыканты, или фанаты-поклонники теребили меня вопросами:

- Ну, ты написала что-нибудь новенькое? Когда можно послушать?

С этими невесёлыми мыслями я уснула.

На следующий день и во все последующие я не хотела выходить из своей комнаты и не хотела ни с кем общаться. Формально, односложно отвечала на вопросы. Утром механически, чтобы не возникало лишних разговоров, умывалась, одевалась, что-то ела и большую часть дня лежала в кровати, в какой-то полудрёме, потеряв представление о времени, ни о чём не думая, ни о прошлом, ни о будущем, не испытывая никаких желаний и чувств, как-будто что-то действительно умерло во мне.

Всё изменилось, кажется, дней через десять, когда в мою комнату, решительно нарушая моё личное пространство, вошёл Эдмунизэль. Я лежала в кровати, свернувшись в комочек, в позе эмбриона. Придвинув кресло ко мне ближе, Эдмунизэль сел в него и сказал: