Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)

Все без исключения восторгались Резо. У него были керамические эфиопские глаза, точеное европейское личико и кожа – кофе с молоком. Смешение рас дает потрясающие результаты. Пушкин, например.

– Какая прелесть! Гений чистой красоты!

Это была привычная реакция на Резо. Сандрик улыбался, польщенный.

– Вы, москвичи, называли нас, грузин, «черножопые». Вот я родил вам настоящего черножопого грузина.

Это была дежурная шутка Сандрика. Она не соответствовала действительности. Русские всегда любили грузин. «Черножопыми» считались другие. Но Сандрик ради красного словца мог подставить и мать и отца. Такая особенность художников слова. И Сергей Довлатов грешил этим же. На него многие обижались.

Сандрик гулял вдоль океана каждый день по многу километров. Он загорел, похудел, окреп. В здоровом теле – здоровый дух, хотя дух у Сандрика всегда был здоровым, веселым и позитивным. Возле него хотелось находиться как можно дольше.

Сандрик зарабатывал сценариями. Он записывал свои истории, которыми был набит, как рюкзак туриста. Когда истории заканчивались, откуда-то наплывали новые. В нем постоянно бил источник, который не иссякал.

Сценарии покупали в Европе и в России, на «Мосфильме». Благодаря этому он часто появлялся в Москве.

Океан – величественное зрелище, но родина тянет.

Сандрик купил квартиру в Москве, чтобы не околачиваться в гостиницах. Он не любил гостиницы. Они напоминали ему о временности существования. Пожил в гостинице, уехал, а на твое место – другой. Так и в жизни. Пожил – умер. А на твое место – сын Миша. А после Миши – мулатик Резо. Оно, конечно, нормально. Ход жизни. Но лучше об этом не думать. Сандрику нравилось думать, что он будет всегда. Как Вселенная. Все постареют и умрут. Но не он.

Сандрик включился в московскую жизнь. Он виртуозно монтировал чужие фильмы, и его приглашали в качестве монтажера.

Поразительно, но он мог возродить к жизни любую убитую картину. Из кучи кинематографического хлама он складывал вполне пристойную историю, имеющую успех в прокате.

Сандрика приглашали на кинофестиваль в Сочи. Именно там я его и встречала раз в год.

Начало июня. Молодое лето. Мы сидим на берегу Черного моря, едим мытую черешню. Нас обтекает фестивальная жизнь.

Именно на «Кинотавре» я видела, как меняются поколения. Новое поколение вытесняет предыдущее. Мое поколение вытеснило «молодогвардеек» – Мордюкову и Макарову. Пришли следующие: Купченко, Мирошниченко, Вертинская. Красавицы. Далее пошли новые, которых я просто не знаю. Эти новые – совсем другие. Независимые. Обсалоненные (от слова «салон»). Непривычно ухоженные.

Именно на женщинах заметно, как меняется жизнь. Солнце светит им. А мы с Сандриком немножко сдвинуты в тень. Это обидно, но не слишком. Мы хорошо живем. Нам нравится. Наша энергия хлещет. Мы едим спелую черешню. Сплевываем косточки в кулак.

Мимо проходит цветочница Верочка. Она продает розы. Розы у нее болгарские – темно-бордовые тугие бутоны на длинных стеблях. И сама она – нераспустившийся бутон.

Верочке двадцать лет. Она – местная, сочинская. Подрабатывает на фестивале. У нее неожиданная прическа: гладкая головка, прямой пробор, две косички, которые она закрутила на ушах, как наушники. Девятнадцатый век. Сейчас так никто не носит.

Верочка глазастая, белозубая и смуглая. Позже она мне расскажет, что в ней пятьдесят процентов цыганской крови. Мать – цыганка, отец – еврей. Смелый еврей, который женился на цыганке.

В Верочке проглядывает экзотика, при этом видно, что она умная и скромная. Хорошая девочка. Это всегда считывается с облика.

Сандрик отвлекся от черешни, проводил ее глазами. Долго смотрел.

– Это Вера, – сказала я.

– Ты ее знаешь? Позови!

– Зови сам.

Сандрик подхватился с лежака, догнал Веру, купил у нее цветы. Одиннадцать роз. Куда их девать? Он принес мне.

– Отдай лучше Верочке, – посоветовала я.

Сандрик охотно помчался обратно и преподнес розы Вере.

Сандрику – под шестьдесят, но он не чувствует своего возраста. И никто не чувствует его возраста. В нем застряло что-то юношеское, даже подростковое. И красота осталась при нем. В шестьдесят лет человек еще похож на человека.

Сандрик куда-то пропал.

Я легла на лежак, стала загорать. Хорошо было лежать вот так, ни о чем не думать. Или думать о всякой ерунде. Надоело думать об умном. Мозги ссыхаются, как испорченный грецкий орех.

Я шла по коридору гостиницы.

Откуда-то из-под земли возник Сандрик и схватил меня за руку. Повлек в свой номер.