Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Я жил у Хэтти. Когда мама умерла, мне всего десять лет было. Ну, а Хэтти вышла замуж, — хотела, чтобы у нас семья была, — за Джеймса Шортера, он ее намного старше был.

— Хорошо, — сказал мистер Мейфилд, — за Джеймса, это хорошо.

— Его тоже уже нет в живых, — сказал Форрест. — Я ж тебе говорил.

— Да, почти никого уже нет, — сказал мистер Мейфилд. — Ты вот живой, так рассказывай.

— Что ж тут рассказывать — вырос, жил в Брэйси, в доме Джеймса Шортера, ел его хлеб, слушался его и ждал тебя. Я знал, что ты жив и что живешь где-то поблизости, хотя никто мне этого не говорил. Старался верить, что ты ищешь меня и когда-нибудь найдешь.

— Я-то знал, где ты. Очень даже хорошо знал. И знал, кроме того, что без меня тебе куда лучше, чем было бы со мной.

— Но почему, скажи на милость? — спросил Форрест. — У нас в семье согласия, что ли, не было?

— А это уж моя история. Ты пока свою рассказываешь.

Форрест подумал. — Да, так о чем это я? — сказал он. — У меня была та же беда, что и у тебя. Не знал, как время убить. Комнатка моя в доме Джеймса Шортера была под самой крышей — летом жарко, как в духовке, зимой синеешь от холода, — но надо мне было как-то дожить до твоего появления. Мне просто в голову не приходило, что дети тоже иногда умирают, вот я и сидел на своем чердаке и читал. — Форрест поднял обе руки с колен, указывая в направлении предполагаемого чердака, и увидел, что все еще держит обеих кукол, олицетворявших родителей его отца. Жалкие, безликие изображения двух людей, чья кровь текла и в его жилах, вырезанные из сосны больным, одиноким, как ястреб в небе, человеком, неспособным — насколько было известно Форресту — на прочную привязанность к какому-либо живому существу, с лицом более выразительным, чем у этих болванчиков, а телом более уязвимым, который сидел теперь напротив и вытягивал из него мучительный рассказ о его прошлом, просто так, развлеченья ради, чтоб хоть час да убить. Он снова опустил кукол себе на колени, а потом положил их в ящик. Нужно не мешкая встать и уйти. Но куда? Пожалуй, впервые в жизни все пути оказались отрезанными.

— Какие же книги ты читал? — спросил отец.

Этот вопрос застал Форреста врасплох, как неожиданное и нежеланное помилование из уст сурово хмурившегося до того судьи. И вместе с тем пришло запоздалое осознание цели, к которой он стремился — как теперь понял — всегда; словно луп спета, обращенный вспять, высветил вдруг его детство, всю прошлую жизнь. — Да разные, — ответил он, — все больше о людях, живущих в согласии: разные семейные хроники, повести о закадычных друзьях, о стариках, таких древних, каких я и в жизни никогда не встречал (если не считать нескольких негров), В общем, все то, что обычно читают дети.

Отец кивнул, но возразил: — Не скажи. В наше время мы ничего, кроме Библии, не читали — разве что наклейки на коробочках из-под лекарств, — а в Библии никто в согласии не живет. Ни одной благополучной пары, ни одной, которая б прожила вместе достаточно долго, чтоб у нее поучиться. Так что я бросил чтение и решил к людям обратиться. Чем это кончилось, сам знаешь. — Он обвел рукой комнату, словно предлагая ее в качестве вещественного доказательства — комнату, так же мало совместимую с представлением о любви, как дно океана. Его жест включал и Форреста.

Форрест усмехнулся: — У меня, отец, выбора не было. Не к кому было обратиться, кроме Хэт или Джеймса.

— Черт возьми, людей за шкирку хватать надо.

— Если у тебя есть на это время и силы.

— Чем же это ты так занят был, что теперь один разъезжаешь?

— Преподаванием, — ответил Форрест. — Преподаванием латыни в школе.

— Бог ты мой, — сказал отец. — Ego amo te [7] Я люблю тебя (лат.). . Как это тебя угораздило?

Форрест рассмеялся: — Чтение довело, скорее всего. Одна книга, за ней другая, да еще два-три учителя хорошо ко мне относились, всячески поощряли. В общем, все книги, все учителя в один голос твердили то, что я хотел услышать, говорили, будто трудом и учением я добьюсь того, что стану человеком, к которому люди будут тянуться, а кое-кто и полюбит. В колледж поступить я не имел возможности. — Он замолчал, задумавшись над тем, действительно ли говорит правду. Хотя бы частичную. Что это? Изложение своих доводов перед судебной коллегией или просто попытка оправдаться перед этим стариком?

— Чтоб преподаватель да не мог себе хорошую компанию подыскать — что-то не верится, — сказал отец. — Ты, значит, в школе преподаешь? В Брэйси?

— Да.