Рейнолдс Прайс: Земная оболочка

Единственное, что может дать Форрест сыну, — это извлеченный из горького опыта совет: проснись, начни собственную жизнь, стань самим собой. Такой же совет он получил от своего отца, и совет не пошел впрок. Беспомощность в крови у Мейфилдов.

Роб не хочет быть копией, бледной тенью предков. Чтобы обрести собственное «я», он решается на первый самостоятельный поступок — женится на девушке, которую не любит. Впрочем, это — в подсознании, а осознается совсем иное: «Я ей нужен, и потому меня влечет к ней».

Главы, посвященные Робу, — наиболее драматичные в романе благодаря выразительности образа Рейчел Хатчинс, дочери владельца маленькой гостиницы, поставленной когда-то у целебного, по слухам, источника. Тоненькая, хрупкая девушка обладает огромной внутренней выдержкой и удивительной цельностью натуры. Она стойко перенесла душевную болезнь: несколько месяцев ей мерещилось, что она носит под сердцем ребенка. Она насквозь видит Роба и не обольщается на его счет. Несмотря ни на что, у нее такое нравственное самочувствие, какое бывает у здоровых и счастливых людей. Рейчел старается быть по отношению к другим «ответом, а не набором трудных вопросов». Она достигает зрелости, придающей силы жить и работать.

Роб дал Рейчел полнокровное счастье — точнее, она сама взяла его, и он же «убил» ее — так же, как в незапамятные времена убил свою Кэтрин Евин дед Тад Уотсон. Под знаком этой родовой роковой трагедии «убила» свою жизнь страхом перед губительной силой плоти ее мать. Под таким же знаком появился на свет в 1930 году Рейвен Хатчинс Мейфилд, или попросту Хатч.

Этому последнему отпрыску трех родов выпадет замкнуть круг жесткой предопределенности. Когда-то на заре века его дед и бабка по отцовской линии во время школьного пикника у Источников дали слово принадлежать друг другу. Нарастают темпы века, и Хатч «ускоренно» повторит знакомый, проторенный путь: безрадостное, без родителей детство в гнезде Кендалов, поездка с вернувшимся отцом в Ричмонд, в потомственный дом Мейфилдов и самостоятельное и одинокое возвращение в Гошен, в места Хатчинсов, где похоронена мать, только что умер дед и осталась лишь верная Делла. Четырнадцатилетний подросток буквально приникнет к источнику и будет жадно пить странноватую на вкус воду…

Здесь его дом, а дом — это судьба.

Но, может быть, именно Хатчу предстоит разомкнуть наконец этот круг, снова и снова, из колена в колено воспроизводящий наиболее общие, типические фазы жизни и похожие положения и создающий впечатление некоторой генетической запрограммированности и эстетической заданности. Хатч — первый, кто наделен художественным талантом, и он, этот дар творчества, не позволит ему просто проводить, выносить, терпеть, умерщвлять время, а именно так смотрели на жизнь все, почти все остальные — только как на долгое ожидание. Ожидание покоя, счастья или смерти.

Наградой за страдания и смятение сердец нескольких поколений приходит к Хатчу ясное понимание вещей — как тот четкий, без смазанности, полутонов и теней рисунок, что он набрасывает на уступе горы. Перед ним внизу в ослепительной неподвижности раскинулась долина, словно приглашая его раздвинуть пределы данного в непосредственном, чувственном восприятии и проникнуть вглубь, в самые недра бытия.

Там «под земной оболочкой таится отзывчивость и любящее, нежное сердце, пусть даже на время уснувшее…» Потом это представление дополнится мелькнувшей у Роба мыслью о том, что «телесная оболочка, а может, и земная — всего лишь покров, скрывающий лучший мир, — предел, куда стремится душа», и утвердит к финалу романа исключительно важный в общей художественной системе книги мотив одухотворенного человеческого счастья. Счастья, которое должно быть.

Жизнь Кендалов, Мейфилдов и Хатчинсов тесно сплетена с жизнью негров. Формально все они выступают в качестве домашней прислуги, хлопочут по хозяйству на кухне и в саду, состоят, так сказать, на вторых или третьих ролях исполнителей тяжелой работы.

Это не мешает белым относиться к черным тепло, доброжелательно, как к близким людям, хотя за рамками семейного круга нет-нет да и мелькнет характерный штрих вроде сегрегированного железнодорожного вагона. Черные, в свою очередь, не только исполнены чувства собственного достоинства, но и рисуются иногда как ангелы-хранители белого домашнего очага.

Такие картины напоминали бы стереотипы расовой гармонии, если бы в общей перспективе романа не выявлялось критическое отношение автора к идее исключительности «доброго», «патриархального» Юга. При всем желании в «Земной оболочке» не увидишь благолепного края. Расовая проблема появляется в романе в особом повороте. Речь идет о диком обычае, когда черные девушки вынуждены уступать прихотям белых мужчин. Поражают не случаи открытого принуждения, насилия — там все ясно, а распространенность, будничность этого явления. В результате — обилие внебрачных смешанных родственных связей.