Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

В ванной погас свет, дверь отворилась. Во внезапно наступившем мраке Роб потерялся. Он остановился и стал ждать, чтобы глаза привыкли к темноте.

Хатч видел его смутно. Роб стоял голый, с маленьким полотенцем в руках. Он похудел, как-то подобрался — таким он был в самых ранних воспоминаниях Хатча, молодой отец, забиравший его ночью к себе в постель, отвечавший на его бесчисленные вопросы, а впереди у них была бесконечная жизнь — годы, которые оба они теперь уже прожили и пережили — и вот снова встретились здесь, и не было у Хатча никого дороже Роба, как и у Роба — никого дороже Хатча. И все же Хатч не мог заговорить — и не из боязни и не от неуверенности (Роб стоял перед ним неодетый, совсем беззащитный и уязвимый), а просто потому, что не знал, с чего начать. Чем он тогда закончил? Оттуда можно было бы продолжить разговор — но он не мог вспомнить. Роб попросил оставить его в покое; ответил ли он что-нибудь? Нет, он повернулся и ушел. Сказать, что ли, что он сожалеет о происшедшем? Но ведь он не сожалеет. Он сознательно, с открытыми глазами, ушел сюда и нашел себе пристанище. Или, может, просто сказать: «Ложись скорей! Ты снова со мной. Этот дом мой, и я приглашаю тебя». Роб ответит, что это невозможно, приведет с десяток причин, почему им нельзя остаться здесь, — неоплаченные счета, налоги, проржавевшая крыша, одному слишком рано, другому слишком поздно, чьи-то оскорбленные чувства.

Можно бы сказать, что сегодня утром по настоянию Элис он ездил в Гошен к старому адвокату, давнишнему приятелю его деда, и узнал от него, что если завещания нет — а у адвоката нет сведений о существовании такового, — то Хатч может получить пансион со всем его содержимым; только вот теперь, из-за депрессии, цена ему ломаный грош; что Хатчинсы жили на доходы с леса в Суффолке, принадлежавшего миссис Хатчинс (который достался ей по наследству от матери); что небольшая часть этого леса еще сохранилась, несмотря на то что его распродавали участок за участком, — в этом адвокат почти уверен, — и она тоже перейдет к Хатчу, если не обнаружатся какие-нибудь крупные долги — что отнюдь не исключено — и, конечно, если на острове Уайт не объявятся родственники миссис Хатчинс, которые могут претендовать на этот лес. Он зарылся головой в подушку и сказал: — Смотри, простудишь свою аппаратуру. Что тогда запоешь?

Роб вздрогнул от неожиданности, затем рассмеялся. — Только порадуюсь! — Он подошел к койке, стоявшей в изножье кровати Хатча, под углом к ней (интересно, для кого ее тут поставили?), и сел на нее, лицом к сыну, смутно различимому в потемках. — Я старался не разбудить тебя.

Хатч сказал: — А ты и не разбудил. Я ведь всю ночь просыпаюсь. Ты что, недавно приехал?

— Да, только к Делле зашел.

— Она тебе сказала, что произошло?

— После смерти твоего деда? Похоже, что у тебя теперь забот полон рот.

Хатч сказал: — Да уж. Ты все дела закончил в Ричмонде?

— Нет, мне придется еще вернуться туда. Полли обещала уложить все, что мы хотим сохранить. До тех пор она там останется, но после этого не желает иметь с нами ничего общего. Не поддается ни на какие уговоры. Она обиделась — первый раз в жизни, а ей уже немало лет. И не хочет прощать.

— Может, она переедет сюда, — сказал Хатч.

Роб помолчал. — Что ж, пригласи ее… попробуй… только мне кажется, с таким же успехом ты мог бы пригласить Муссолини. Он как-никак мужчина.

— Ты видел телеграмму, адресованную тебе? Она на комоде.

Роб спросил: — Что в ней?

Хатч посмотрел на него и с коротким смешком ответил: — В ней говорится: «Увы, нет».

— От Мин?

— Да.

— Только эти два слова?

— Да. И еще подпись. Я собирался переслать ее тебе в Фонтейн завтра.

Роб закинул ноги на кровать и лег на спину, лицом вверх.

Когда по прошествии нескольких минут Роб так и не заговорил, Хатч попробовал рассмотреть, закрыты у него глаза или открыты. Ему казалось, что это имеет существенное значение, но разглядеть их так и не смог — очертания головы, груди, ног, рук видел отчетливо, а глаза пропадали в тени. Наконец он сказал: — Это плохо?

— Да. Поживешь — узнаешь.

Хатч сказал: — Я и теперь знаю. Не забудь, что из Ричмонда-то я уехал.

— Не забуду. Не бойся. Умирать буду, не забуду, а Кендалы и Мейфилды живут долго.

Хатч сказал: — Что ж, помни, пожалуй. А то я, например, начинаю забывать.

— У тебя так запланировано, что ли?

— Да. Я буду очень занят, так что мне не придется много задумываться.

— Пансионом? Слушай, но у тебя же и десяти постояльцев за год не наберется. Вы с Деллой к весне от ничегонеделания на стену полезете.