Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Возможно, тебе все это известно в несколько ином освещении — освещая события так, я полагаюсь на свою память — которая причиняет мне подчас не менее страданий, чем сами события. Но, возможно, тебе неизвестно (Форрест мог не сказать тебе — кто знает, может, ему стыдно), что четырьмя годами позже я нарушила долгое молчание. За эти годы мы не обменялись ни словом, ни чеком, ни единой монеткой. Молчание с обеих сторон. И вдруг, ни с того ни с сего, я послала ему нашу с тобой фотографию. Я этого делать вовсе не собиралась; но здесь появился фотограф из Роли, и среди наших соседей многие решили сняться у него. Твоих фотографий у меня не было, только расплывчатые любительские снимки, которые я нащелкала сама — ты с Риной, ты с Сильви. Поэтому я попросила у папы разрешения, и он дал мне денег. Стоило это очень дорого. Мы с тобой припарадились и выглядели очень хорошо — уж мне ты можешь поверить — и, когда пришли готовые карточки, они мне просто душу надорвали, такие мы вышли на них красивые и такие никем не любимые и никому не нужные, словно привидения, окутанные коричневатой дымкой, не подозревающие, что жизнь их уже кончена. Я заказала четыре экземпляра — папе, Рине, Сильви и себе. Рине фотография не понравилась (можешь догадаться почему — ведь рядом с тобой была я!), и два дня спустя я сама завернула ее, отнесла утром на почту и отправила Форресту. И точка! Окончательно и бесповоротно! Я уверена, что он ее получил; о его местонахождении я знала от Хэтти. Он просто не ответил. И мне оставалось сделать вывод, что фотография наша пришла слишком поздно, что он успел понять то, что я давно знала в душе — есть можно что угодно, жить можно еде угодно. Почти два месяца я прождала ответа. А потом встряхнулась и снова зажила своей жизнью — девической жизнью, которую вела и буду вести, пока не лягу в свою почти девическую могилу. Это, однако, была и твоя жизнь, и за это я прошу у тебя прощения, но выбора у меня не было, — надеюсь, ты теперь и сам это видишь. Куда нам было деться? Здесь, по крайней мере, нам были рады.

Так приезжай же сюда. Я бы встретилась с тобой где-нибудь на «нейтральной почве», если бы не папа и не деньги, необходимые для этого. Ты видел дом, где выросла Рейчел. Теперь ее очередь посмотреть дом, где вырос ты. Если верить Рине, на ее дом он совершенно не похож, и, пожив здесь, она сможет почерпнуть кое-что для вашего будущего — если, как я надеюсь, она соединила с тобой жизнь на долгие годы.

Итак, у меня к тебе встречное предложение: приезжайте сюда в августе, когда ты получишь вторую неделю своего отпуска. Уж, наверное, Фонтейн не будет жарче, чем мостовые Ричмонда. Мы постараемся сохранить деревья, чтобы они давали вам тень, ну и кроме того, папа — как ты, безусловно, помнишь — чувствует себя в жару значительно крепче (он утверждает, что жаркая погода доводит его до уровня, и, следовательно, ваш приезд доставит ему удовольствие). Если вы захотите привезти с собой Грейси с Грейнджером, то Сильви сумеет их устроить. Она будет рада помощникам, поскольку (как и все прочие, включая меня) начинает сдавать во всем, кроме сварливости — тут она наращивает темпы.

Значит, ждать осталось два месяца. Наберусь терпения и начну проветривать матрасы. Ответь — да!

27 августа 1926 г.

Я перед тобой виновата. Но за шесть недель у меня впервые выбралась свободная минута, чтобы взяться за перо и ответить тебе на последнее письмо. Я нахожусь в штате Каролина, в городе Фонтейне, на родине Роба. Мы проводим последнюю неделю его отпуска в семье его матери. Я с ней прежде не была знакома и потому этой поездки побаивалась, хотя те несколько писем, которые она мне написала, были приветливы и остроумны. Однако вот уже пятый день, как мы здесь, и все идет хорошо. Это самая обычная семья, в полном смысле этого слова, со своими внутренними (тщательно скрываемыми) неурядицами и раздорами. Но чуть что, они друг за друга горой, никакой водой их не разольешь (что уж там говорить о новой родственнице, если бы она такое намерение возымела, ну а я, как ты догадываешься, его не имею). По-видимому, я им понравилась, даже тете Рине, которая, как ты, наверное, заметила на свадьбе, могла бы иметь против меня зуб, однако не имеет. И только на один вопрос я не могу найти ответа — вопрос, который должен задавать себе каждый сторонний наблюдатель в присутствии людей, тесно связанных узами взаимной привязанности. Почему? Ну почему они упорно предпочитают всем прочим свою семью? Как они могут? Эти взоры, прикованные друг к другу из года в год, всю жизнь? Это пожизненное бремя ответственности и зависимости? Как они не понимают, что они самые обыкновенные смертные? Что на свете есть тысячи других людей, более достойных такой любви и более в ней нуждающихся. Я пишу тебе все это по секрету, так что не отвечай; будь уверена, что никому здесь я подобных вопросов задавать не буду, хотя, по-моему, именно Кендалы могли бы мне на них ответить. У меня создалось впечатление, что это люди, у которых взвешено все — каждое слово, каждый жест. Даже Сильви, их черная кухарка, производит гнетущее впечатление. Кажется, будто все она делает неспроста, даже молчит (со мной она всегда молчит; но знает меня досконально — до последнего пятнышка на коже — ее взгляд неотрывно следует за мной).