Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

И Грейнджер улыбнулся во сне, хоть был один в темной комнате, вдохнул холодного горного воздуха, вытянул длинные ноги и перевернулся со спины на живот. До утра оставалось еще много времени.

Роб тоже увидел сои — он начал сниться ему ближе к утру, — сон, ничего не прояснивший, не принесший отдыха, — просто картинки того, что было ему и так известно, что использовать он не мог, но не мог и перечеркнуть. Он стоял в дверях казармы — французской, во Фландрии. Ему казалось, что он ищет своего двоюродного брата Уитби Шортера — прислан сюда тетей Хэт на выручку Уитби. Помещение было огромное, с низким потолком, из неотесанных потемневших бревен, некрашеное; ничего, кроме кроватей, в нем не было. Бесконечные ряды кроватей. Поэтому его поиски заключались в том, что он ходил между рядами и заглядывал в каждую кровать. Кровати были весьма странной конструкции: из таких же бревен, как и стены, грубо сколоченные в форме глубоких и длинных ящиков, похожих то ли на гробы, то ли на ясли. Он ходил от одной к другой, и все они оказывались пусты, если не считать постельных принадлежностей. В каждой лежало по совершенно одинаковому стеганому, похожему на коричневый кокон одеялу, откинутому грубо разбуженным обитателем, так что оставался на виду его след — подсохшее пятно, в одних кроватях бесцветное, в других кровавое; а в иных просто испражнения. Все до единой были запакощены, и в то же время не было никакой возможности выяснить, кто занимал прежде эту кровать, вернется ли он сюда ночевать — если сон вообще возможен в этой грязи, — или же в отвращении бежал отсюда, или пролил всю кровь до последней капли на поле боя. Зачем же он ищет здесь своего двоюродного брата? Никакой надежды его обнаружить! Он или обращается в прах под землей, или сражается на поверхности ее. Роб решил отказаться от дальнейших поисков и повернулся к двери, чтобы уйти. Последний ряд, вдоль которого он шел, был точно такой же, как и все, только на одной кровати, приблизительно на середине ряда, сидел кто-то, прикрывшись до пояса; Роб направился туда — это оказалась его мать, девочка с распущенными волосами, в слезах. Она его не видела. А искал-то он ее.

27 мая 1925 г.

Меня ужасно мучит, что я до сих пор не написала тебе. Но поскольку это единственное, что меня сейчас мучит, и поскольку сегодня день моего рождения и из него я уделяю тебе целый час, — мне сегодня исполняется двадцать лет, ты об этом забыла, хотя как ты могла помнить, если я тебе никогда этого не говорила? — то верю, что ты простишь меня, не задержишь ответ и сообщишь твердо, когда ты исполнишь свое обещание и приедешь сюда. Лучше всего, если бы ты приехала в самом начале июля — будь здесь четвертого, и, может, я взлечу от радости в воздух вместе с фейерверком. Дело в том, что папа, прочитав письмо доктора Метьюза, сказал, что по меньшей мере два месяца я должна находиться в состоянии полного покоя — иными словами, сидеть и таращить глаза. Два месяца истекут 29 июня, если я доживу до этого. О, с легкими у меня все в порядке, — сомневаюсь, что с ними вообще когда-нибудь что-то было, — но нервы мои придут к тому времени в полную негодность от окружающей тишины. С самого начала дело было исключительно в нервах.

Но (фактически теперь и они в порядке, и, когда я расскажу тебе все, ты, безусловно, догадаешься, что их излечило, когда не помогало ничто — ни лекарства, прописанные твоим отцом, ни вкусные блюда, которыми кормила меня твоя мать, ни даже твоя жизнерадостность и веселые шутки.

Помнишь незнакомого негра, который приехал за нами в чужом шевроле? Это были два первые удивительные звена цепочки, которая присоединена, как мне кажется, к сердцу — большому сердцу, а в придачу к сердцу есть еще и прекрасное лицо, пока что чужое мне, но это — как я искренне надеюсь — исправимо. Ты помнишь также, что папа, пока мы жили в Линчбурге, ограничивался обычно коротенькими записками, так что откуда было нам знать, что он в наше отсутствие разведет бурную деятельность. Первый намекнул нам на то, что происходит, все тот же негр. Папа нанял его еще в апреле, чтобы привести в порядок наш старый дом, подготовить его к приему постояльцев, когда — по папиным расчетам — золотой поток их хлынет по новой дороге, проложенной через горы с востока на запад — дороге, которую только-только начинают расширять с нашего конца.

Одного из строителей дороги зовут Робинсон Мейфилд. Это его лицо дано в придачу сердцу, к которому ведет цепь недавних сюрпризов. Ему двадцать один год, и сам он не вполне здоров — но и в его случае это одни лишь нервы, ничего другого.