Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

— На сто граммов? — воскликнул Липченок. — В кого же ты такой жадюга уродился? Ста граммами твоими и воробья не напоишь, не то что меня! Вы уж как следует! Даром я вам воду из Урупа таскал?

— Какую воду? Когда? — спросил Задорожный.

— А тогда, когда сушь стояла. У меня и свидетели есть, видели, как я надрывался. Вы тут на своих тракторах гарцевали, а я Шемигона поливал. Чуть Уруп не вычерпал, — врал безбожно Липченок. Ни в бога, ни в черта он давно не верил. И выпить не хочет, а куражится над собой и над людьми. Разыгрывает. — Для вас старался. Чтобы дождички шли.

— Кот наплакал твоих дождичков.

— А кукуруза какая! Лес!

— А почему же у Шурки, у зятька вашего, не такая? Ведь рядом.

Липченок смешался на минутку, глазками туда-сюда.

Задорожный перестал смеяться.

— М-да, совсем от рук отбился. А ведь еще силенка есть. Есть же силенка, дедушка?

— Что ты! Еще какая силенка! — просиял Липченок. И притопнул ногой, проверяя, хорошо ли обулся.

— Ты, дед, кукурузу не топчи!

— Что ты! Как можно! Я ж эту кукурузу вырастил.

— Как это? Вот новости!

— А то кто? Я тебе колхозы делал? Я! Не было б меня, разгуливали бы вы тут на тыщах гектаров?

— Ну, это правда, дедушка, — сказал Задорожный. — Что правда, то правда. — И Середе: — Ну-ка, покажи свояку, как мы взяли бога за бороду.

Середа поднялся, резко дернул шнур пускового мотора. Трактор заработал гулко, напористо. Липченок закашлялся от дыма и вдруг увидел, как поднялась в небо сильная струя, заломилась в брызгах в вышине, рассыпаясь радугой.

Старик испуганно заморгал:

— Это что ж такое? — Но скоро пришел в себя, глядя, как ложатся на кукурузу, приминают листья сверкающие брызги. Запрыгал от радости: — От это борода! Ну, землячки, с вас магарыч!

— Ладно, дедушка! — сказал Задорожный. — Приходи вечером в Дом культуры. Шампанского выпьем.

— Шампановского и не предлагай, — возразил Липченок. — Вон Михей, бывший управляющий, довольствовался щампановским, а как переключился на гранклетовую — помер. Меня и силком не заставишь шампановское хлебать.

— Ладно. Придумаем что-нибудь. Может, в сторожа тебя определим. Или горючее нам подвозить. Согласен?

— Это значит, к вам в компанию? — закричал Липченок. — Еще бы не согласен! У вас головы покрепче моей, вы вон что умудрились — дождичек сделали. Кабы к вам в компанию войти, мы б такое умудрились сочинить, что не то что Хивря, а и уполномоченный Васька не раскусил бы…

— Игнатий Игнатьевич…

— И не упрашивайте. Сказал нет, значит, нет. Поезжайте-ка лучше на производство. Вон в Отрадной заводы, Дом культуры… А у нас колхоз!

— Но райком…

— Дорогой товарищ…

— Мишечкин. Руководитель труппы.

— Дорогой товарищ руководитель труппы Мишечкин! Райком-то и спросит с меня за хлеб. Поймите, на час оторвемся…

— На полчаса! На полчаса программа рассчитана!

— Да хоть на полчаса. Хоть на одну минуту! На минуту задержимся, а тут тебе дождь! Что тогда?

— За полчаса ничего не случится, Игнатий Игнатьевич.

— Поучите свою жену, как блины печь.

— Вы не оскорбляйте, товарищ председатель.

— Я не оскорбляю, а говорю: давайте не будем тратить время попусту. У меня слово твердое.

— Но у нас путевка! Пу-тев-ка!

— Подумаешь, путевка! Делов куча! Давайте я отмечу в вашей путевке, что выступали, и конец делу!

— Мы должны в каждой бригаде выступить. И в станице.

— И за бригады распишусь! И за станицу! Только уезжайте поскорее, чтобы и люди вас не видели. Вон на пруд поезжайте. У нас — во сазаны! И зеркальные карпы — слава богу. Мы и удочками вас снабдим.

— Насчет сазанов и зеркальных карпов подумаем. А вот за концерты, если вы распишетесь, платить нужно. По двадцать рублей.

— Подумаешь, по двадцать рублей! Заплатим! Да мы по тридцать заплатим. Хлеб дороже!

Разговор происходил на правленческом крыльце, и к нему прислушивались, посматривая в раскрытые окна, бухгалтерские работники.

— Слышь, Миронович! — окликнул председатель. — Заплатим артистам?

Главбух глянул поверх очков в окно:

— Как распорядитесь, Игнатий Игнатьевич.

— Видишь, товарищ Мишечкин: как распоряжусь! А распоряжусь я заплатить вам по сорок рублей!

— Одну минуточку, — сказал, сверкнув глазами, Мишечкин. И припустил к автобусу, стал объяснять. Раздался хохот — чуть автобус не лопнул. Светловолосая, с ярко накрашенными губами девица послала Игнатию Игнатьевичу воздушный поцелуй.