Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]

— Да, демократы, — нехотя согласился комитетчик. — Но еще и государственники! И не можем допустить, чтоб державу в лохмотья порвали. В одном месте послабку дашь, и — пошла вода в хату!

Он неодобрительно запыхтел.

— В общем, вижу: геополитика — не сельского масштаба дело. Потому давай так! Если начнут наседать насчет разрешений и почувствуешь, что кишка тонка, просто отсылай за согласованием наверх. А дальше они уж сами уткнутся в кого надо! Ну что, по рукам и побежали?

Он перевернул пухлую ручку, лежащую на столе, ладонью вверх.

— По рукам, — прижал его ладонь Корытько.

— По рукам, — прихлопнул их руки своей Сипагин. Подозвал Понизова.

Лапа Понизова обрушилась сверху на пирамиду, так что притиснутая к дереву ладошка комитетчика аж хрустнула. Острецов вскрикнул от боли.

— По рукам! — подтвердил Понизов. На сей раз, — с удовольствием.

— Вот и славненько! — обрадовался Сипагин. — Тем более у меня еще просьбишка образовалась.

Доверительно приобнял Понизова за талию:

— У тебя на Щербатова по кличке Борода компромат есть?

— Зачем он тебе? Нормальный мужик, — Понизов деликатно освободился от дружеских объятий.

— Жалобы на него. Налоги не платит. Наемную силу использует без оформления.

— Не туфти. Говори прямо, кому дорогу перешел?

— Перешел, — неопределенно подтвердил Сипагин. — Так поможешь? Нужны сведения о «левых» памятниках. Хотя бы с десяток-другой. Ты ведь его еще участковым пас. А у тебя, слышал, глаз-алмаз. Что раз увидел, то накрепко. Нам бы краешком зацепиться. Дальше уж сами.

Не дождавшись ответа, хмуро прикусил губу:

— Подумай! У нас любая помощь зачтется!.. Ну, пора по коням?

Обернулся вопросительно к Корытько.

— Езжайте вдвоем! Я еще по району поезжу, — отказался тот. Проводил взглядом попутчиков.

— А этот Борода. Он кто тебе? — осторожно поинтересовался Корытько, оставшись с Понизовым наедине.

— Да никто.

— Так сдай. Нам с милицией ссориться не ко времени.

Понизов поморщился, огладил усики.

— Валентин Васильевич, честно говоря…

— Мне они тоже не по сердцу, — согласился Корытько. — И насчет Сипагина тебя понимаю, — сам глаза раскрыл. Но ныне оба за нас играют. Приходится лавировать. Парус, он тоже нос по ветру держит. Но для чего? Да чтоб яхта в нужный момент была готова перестроиться и ускориться. Не всяк маневр плох. Уступи в малом. После отыграешься, когда он у тебя под ногами заместо коврика ляжет. Добро?

Понизов неопределенно повел плечом. Корытько, стараясь не выказать недовольства, ткнул его на прощанье в грудь:

— Если что — в любое время суток! Обязательно мне первому. Чтоб подконтрольно!

Николай Понизов взглядом проводил исполкомовскую «Волгу», на повороте едва не въехавшую в «фольксваген» прибалтов.

По тому, как вылезали они из машины, как, сгорбившись по-старушечьи, семенила к поссовету Гусева, понял, что поисковая экспедиция закончилась неудачей. Понял и — ощутил в себе липкое чувство успокоенности, — проблемы разрешились сами собой. И тут же — гадливость к самому себе. Трусящему. А себя, трусящего, Николай не любил.

Отчего-то первой вошла Гусева. Виновато протянула руки к председателю поссовета.

— Всё изменилось. Всё! — осипшим от огорчения голосом выпалила она. — Там же два леска было. И дорога меж ними… Я была уверена… Я точно помню. Ну поверьте!

От прежнего пятна, что запомнила Гусева как ориентир, не осталось и следа. Лес одичал, кладбище разрослось. Захоронения, подзахоронения. Старые, тут же поновее. Тут же и совсем свежие.

К тому же во время войны бесчинствовавшие на территории Бурашева фашисты превратили психиатрическую больницу в руины, а больных закалывали штыками, расстреливали в палатах, умерщвляли смертельными дозами морфия, скопаламина, веронала, амиалнатрия. Погибших — а их насчитали порядка 700 человек — сваливали в ямы, будто в скотомогильник, неподалеку от больничных захоронений. Закапывали в спешке, даже не обыскивая. Конечно, прошел слух, что в захоронении полно драгоценностей. Объявились «черные» археологи, принявшиеся за беспорядочные раскопки, так что к девяностым годам фашистское захоронение и больничное кладбище смешались меж собой.

— Ужасно! Ужасно! — без устали причитала Гусева, чувствуя себя безмерно виноватой. Кажется, этого дня она ждала едва ли не больше, чем сами эстонцы. И вот всё в одночасье рухнуло.

Алекс, безмерно удрученный, подвел старушку к стулу, бережно усадил. Успокаивающе погладил по плечу: