Леонид Корнюшин - Полынь

В высокой, грудастой Кузьма без труда узнал Пелагею Корыстылеву, а другую, молодую, он не признал.

Корыстылева перегнулась через крыльцо и стукнула кулаком в стекло.

— Нюра, — позвала она негромко.

Кузьма застыл. Схватившись обеими руками за бурьян, он вытянул шею и медленно, потихоньку опустился на корточки. О сруб стукнулась наружная дверь, и на крыльцо шагнула высокая женщина, повязывающая на ходу косынку. Обернулась и крикнула в сени:

— Окно закрой; Вера. Как бы гроза не нашла.

И все втроем, приглушенно разговаривая, вышли за калитку.

Кузьма не успел что-либо сообразить, как к дому на велосипеде подъехал худощавый парень в пестрой ковбойке и спортивных брюках. Не сходя с велосипеда, парень добрался до завалинки и свистнул три раза. Окно, перед которым он остановился, с шумом распахнулось, и в нем показалась коротко остриженная девичья голова.

— Иду, — сказала девушка, взволнованно-радостно рассмеялась и скрылась в доме, а спустя минуту ловко и легко перелезла через подоконник.

— Эх ты, соня, — сказал парень, обнял ее за плечи и тихо-тихо, смешно поехал рядом с ней.

Чмокнул звонко поцелуй. И опять над проулком улеглась тишина. Кузьма заключил: «Это, по всему видать, Зина. В мать пошла».

Бурьян, за который он схватился руками, не выдержал, обломился. Раскорячив ноги, Кузьма ткнулся лицом в жесткую землю, завалился на бок. Выругался. Долго не мог подняться, загребал руками воздух, а когда сел, то услышал рядом звонкий девичий голос:

— Что это вы на ровном валяетесь?

Из-за вишенки сверкнули два крупных глаза.

«Верка, это Верка», — подумал он.

Продолжая смотреть на него смеющимися глазами, оправляя красную ситцевую кофту на крепенькой — два стиснутых кулачка — груди, Вера неслышными шагами приблизилась к нему.

— Вы устали? Здесь есть скамейка. Пройдите, пожалуйста. А может, вам принести квасу? — сказала она.

— Квасу можно, — Кузьма запнулся, — если не жалко.

— Ну что вы! Его у нас много. Летом, знаете, он хорош, жажду сгоняет.

Хлебный ржаной квас, ледяной и резкий, Кузьма пил большими, судорожными глотками, запрокинув слегка голову.

Перебирая проворными пальцами складки кофты, Вера смотрела с состраданием на его острый кадык, на худую, с выступающими ключицами шею и, мучительно морща лоб, стала припоминать, где она раньше видела это лицо. «А нигде не видела», — сказала она себе. «Нет, ты вглядись, вглядись, видела».

Возвращая жестяную литровую кружку, Кузьма тоскливо отметил: «Не признала». Он ввернул в мундштук сигаретку, закурил. Вера стала подметать дорожку березовым веником.

— А ты что, на работу не ходишь? — осторожно спросил Кузьма.

— Сейчас не хожу. К экзаменам готовлюсь.

— Понятно. А куда?

— Думаю в университет.

— Вот оно что… — Кузьма кашлянул напряженно. — Коли не секрет, в какое место?

— В Москву. На Ленинские горы.

— И долго… учиться-то?

— Пять лет. Ужасно долго.

Кузьма со всхлипом затянулся, раздвинул колени, долго надтреснуто кашлял, потом притушил о каблук недокуренную папиросу, спросил:

— Из заведения кем выйдешь?

— Физику изучать буду.

— И думаешь одолеть?

— Одолею. — И спросила: — А вы уполномоченный? Из райкома партии?

— Считай так, дочка, — хмуро улыбнулся Кузьма, впервые назвав ее дочкой не мысленно, а вслух, и от этого ему сделалось еще тоскливей.

— Вам, значит, придется мать искать.

— Трудно ей, неученая, — выпытывал он.

— Ох, трудно! — У Веры это вырвалось с такой глубокой болью и горечью, что у Кузьмы слегка помутнело в глазах.

После короткой паузы спросил:

— Книжки небось читает?

— Читает потихоньку. Не много, но читает. Вы, видно, ослабли? Зайдите к нам, — она ласково махнула рукой на крыльцо.

— Я потом, потом, может, зайду. — Кузьма поднялся и, не глядя на нее, пошел к калитке, обернулся: — Построились-то давно?

— Да уже года с два.

— А батя… он где ж у вас?

— Он нас бросил.

— И ты не помнишь его?

— Я не помню.

— А он живой?

— Живой. Последнее время в Свердловске был, в торговой сети работал. Да, говорят, выгнали за пьянку.

Глядя вбок, нагнув по-бычьи голову, Кузьма хрипло сказал:

— Мало ли что говорят. Ты что же не съездишь к нему?

— Мать против.

— Интересно… почему?

— Ну это долго рассказывать, — нахмурилась она. — Да и не расскажешь каждому.

— Это верно.

Ссутулив плечи, Кузьма вышел на двор, но в переулок не пошел: не хотел встречаться с людьми. Двинулся огородами, спустился в овраг, поднялся наверх по тропке и, ослепленный потоком чистого теплого света, долго стоял, смежив дремотно веки. А когда открыл глаза, солнце уже отделилось от лесистого горизонта и, будто до краев переполненное брусничным соком, брызгало огнистые искры на землю. Тут, за околицей, пахло рожью и свежей, слегка прибитой коротким летним дождем дорожной пылью.