Михаил Найман - Плохо быть мной

Он замолчал. Я надеялся, что он больше он ничего не скажет. Как Крейг сидит один у себя в комнате в Гарлеме, обдумывает, хочет понять, готовится, сейчас я видел особенно отчетливо. Мне было от этого тяжело.

— Хелси, — прервал я наконец паузу. — Сколько тебе было лет, когда у вас был роман?

— Четырнадцать. — Я повторил: — Четырнадцать.

Мне больше нечего было сказать. Крейг попал в комнату в Гарлеме, должен был там оставаться, не должен был выходить оттуда.

— Меня бросила девушка — сказал я. — Не получается сообразить, как она могла это сделать. Я понимаю, что сходятся и расходятся. Но она ведь меня любила. Все равно что близкий человек завел в подворотню и отнял кошелек. — Я повертел головой. — Такое впечатление, что Нью-Йорк потерял краски: был цветной, стал черно-белый. Наказание за все, что я вытворял в Англии, — по-моему, оно наступило только сейчас. Манхэттенские улицы, по которым я брожу, обесценились. Совсем недавно мы с ней были в клубе всего в паре дверей отсюда…

— Понял, — неожиданно сказал Крейг.

Вид у него был довольный.

Мы вышли на улицу. Взгляд Крейга оживился.

— Мне легче дышится после того, что ты рассказал. Все ощущения стали свободнее. — Он с интересом оглядывал дома Сент-Маркс. — Ты сейчас куда, Миша? — он посмотрел на меня, как будто только сейчас встретил и рад встрече.

— Домой.

— Ты уверен, Миша? А то бы погуляли по городу. Ведь так давно не виделись! Рад тебя видеть, Миша. — Он правда смотрел на меня, будто только что наткнулся.

— Мне надо домой, Крейг. Устал. И завтра мне на работу.

— Может быть, созвонимся?

— Может быть. — Я безо всякого сожаления пожал ему руку и пошел.

Транссексуал с компанией стоял на улице в ожидании такси. Я встретился глазами с этим длинноногим шоколадным созданием из другого мира. Оно с жалостью посмотрело на меня.

После окончания рабочего дня я в пустой комнате заполняю ведомость отсутствующих и присутствующих. Входит начальница Фрида. За ней, переваливаясь, идет Даниэлла. Как всегда, улыбается.

— Даниэлла, мне надо с тобой поговорить, — говорит Фрида.

Она развалилась на стуле и положила ноги на стол. В этом есть какая-то отталкивающая сексуальность. Я стараюсь не смотреть на нее и склоняюсь над бумагами. Но она не унимается.

— Миша, ты ведь не против, если я поговорю с Даниэллой?

Я выдавливаю из себя среднее между «нет» и «ну». Фрида поворачивается к Даниэлле.

— Ты была красивой девушкой, Даниэлла, — начинает рассказывать она, похоже что мне, — красивой привлекательной девушкой. — Все это выговаривает с необычайной вальяжностью. — У тебя был любимый брат. Как его звали, Даниэлла?

— Его звали Тревером. — Даниэлла больше не улыбается.

— И что с ним случилось? — Фрида лукаво взглядывает на меня. — Он покончил жизнь самоубийством. И ты отказываешься об этом говорить. Ты ешь. Ты ешь так много, что тебя тошнит. Но ты все равно ешь. — Фрида скрестила тощие ноги. Теперь они у нее обнажены до верха. — Вот почему ты такая немыслимо толстая, Даниэлла.

— Зачем он убил себя? — начинает хлюпать носом Даниэлла, бросив эту фразу в пустоту. Она не в силах смириться с чудовищной несправедливостью, она задала напрашивающийся простой вопрос, и на него не может быть найден ответ.

— Да, Даниэлла, он бросился под поезд, — неумолимо продолжает Фрида, как если бы издевательство с недавних пор стало новым видом терапии. — Его разрезало на мелкие куски. Ты должна признать, что его нет и что ты его никогда-никогда…

— Его нет!!! — воет Даниэлла истошным голосом.

Я иду сдавать бумаги. Вслед мне летят вопли Даниэллы.

Стою на остановке, жду поезда, и мне очень хочется домой.

— Миша?

Оборачиваюсь. Фрида.

— Куда направляешься?

— Домой, — я сам удивлен, какого труда мне стоит произнести такое легкое слово, когда напротив меня стоит она.

— А где ты живешь?

— В Бруклине. — С таким же трудом.

— Я тоже. В какой части?

— Не знаю. — Она мне так противна, что голова, действительно, отказывается думать.

— А что делаешь сегодня вечером, знаешь?

Подходит поезд.

— Проводишь меня до дому?

Двери открываются, люди начинают входить внутрь. В последний момент я отстаю и прыгаю в соседний вагон. Интересно, выгонят меня за это с работы? В эту минуту я просто не переношу людей, на дух. Боже, как их много! И мне надо тащиться с ними до самого Бруклина. Над дверьми вагона висит та же реклама мужского и женского белья с Летицией Кастой в окружении молодежи. Первый раз я ее видел, когда ехал в клуб встречаться с Полиной. Вагон забит до отказа, но в конце, как островок посреди океана, как оазис — три пустующих места. Пробиваюсь к ним, облизываясь как собака — можно забыться, можно забыться. В глубине сознания что-то говорит, что, наверное, есть причина, почему там никто не сидит. Но инстинкт сильнее.