Михаил Найман - Плохо быть мной

— Не по теме, Миша, не по теме, — опять ропщет сдавленно позади меня Гарри.

— Моя девушка меня бросила, — повторяю безнадежно. И с бешенством бормочу в ухо Гарри: — Уж кто-кто, а не я должен им об этом говорить. Мои последние отношения ничему меня не научили. Скорее я всему разучился.

— И все-таки, если ты пришел в класс, Миша, ты должен сказать нам что-нибудь более конструктивное, — безжалостно настаивает Гарри. — Сейчас Миша нам расскажет о корректных правилах сексуального поведения. — В классе воцаряется тишина, все лица так же неумолимы, как Гарри.

— Про любовь говорить можно? — спрашиваю его тихо.

— Наша беседа закончена, — хмуро обращается тот к аудитории.

За первый рабочий день я узнал о себе, о других и о жизни много нового. От девушки, которая стояла рядом в очереди на обед, я узнал, что у меня намного более грустные глаза, чем следует, но чтобы я не волновался, потому что ей такие как раз нравятся. От кассирши, которая мне этот обед пробивала, — что я высокомерный и, наверное, думаю, что я лучше других. От клиента, у которого практически не было черепа, так что казалась, что кепка сидит у него прямо на шее, — что этот мир вовсе не то, что я думаю, а коробка из-под ботинок, в которой его бабушка держит черепаху. Я узнал, что у одного из координаторов был роман с девушкой, с которой я стоял в очереди на обед, но теперь они расстались и он пишет об этом книгу. И что у Бешеной Бетси нет зубов и свою челюсть она хранит в сейфе вместе с бумагами и доверенностью на земельный участок в Луизиане.

Я узнал, что мою медсестру зовут русским именем Наташа. Что ее коллега Латиша подала в суд на город, наткнувшись рядом с дверью своего дома на рекламу шоколада с негритянкой и усмотрев в этом очевидный расизм. А самая юная из работающих здесь координаторов — девушка с волосами синего цвета и сережкой в языке — сообщила мне, что у Фриды уже пять с половиной лет не было интимных отношений. Потом эта девушка шепотом добавила, что она практически каждый день курит с друзьями в Вашингтон Сквер Парк, и что если туда загляну после семи, то практически точно с ней не разминусь.

Рабочий день подошел к концу. Весь персонал, включая Натана и Фриду, едет со мной в лифте. Гарри своим внушительным боком впечатал меня куда-то в самую глубь кабинки элеватора.

— Ты бы, Лиз, придержала свой язык за зубами, — бросает он в потолок лифта. — Думаешь, я не знаю, кому была адресована эта фраза? — Так и непонятно, к кому он обращается. — «Некоторые ходят в центр, чтобы секретно самим лечиться». Ты думаешь, я не понял, кого ты имела в виду? Я все понял! И у меня, между прочим, есть книжка, которую я читаю. Так что не такой я и глупый! Некоторые из страниц я даже вырываю, чтобы к ним не возвращаться.

В кабине лифта раздается хихиканье. Посмеивается даже Фрида.

— Тебе что, принести эти страницы? — грозно вопрошает Гарри неизвестного. — А еще лучше, принесу саму книжку, хотя еще не дочитал, и трахну тебя ею по башке, чтобы ты мне поверила!

— Успокойся, Гарри, — привычным голосом говорит Натан с той же интонацией, что с клиентами в центре. — Дыши глубже.

— Это нечестно, мистер Холдсмит! — начинает Гарри. — Лиз меня обидела! Это так обидно, Лиз! Я тебе это запомню.

— Держи себя в руках, Гарри, — безучастно советует Натан.

Все вышли из здания. Я так и не узнал, кто такая Лиз, но она должна была быть довольна.

После работы я не почувствовал, как обычно, что здешние улицы зовут меня и что Нью-Йорк мой город. Он как будто поблек, стал серым, немного как Москва моего детства.

— Миши? — окликнул меня кто-то из толпы.

Это Джамал, черный парень, с которым я проработал весь сегодняшний день и который за всю смену сказал единственную фразу вслед одному из координаторов — что ненавидит, когда мазафакас улыбаются и кивают тебе, а за спиной поливают грязью. В руках Джамал держал фили блант, из которой высыпал на землю табак.

— Миша, — подтвердил, поправив, я. — Меня зовут Миша.

Ему понравилось, что Миша.

— Миша, тебе куда? — спросил он.

— В Бруклин.

— Пошли вместе, Миша, — произнес он «Миша» на карибский манер. — Куришь траву, Миша? — покровительственно спросил; у него гулкий бас. — Трава прочищает легкие и проясняет ум. Всякий раз, как мой отец приходил прощаться со мной перед сном, он всегда обдувал меня на ночь дымом от сенсимильи. Это была последняя вещь, которую я о нем помню, перед тем как он уехал в Техас к своей первой семье. Она была у него еще до того, как он встретился с моей матерью.