Михаил Найман - Плохо быть мной

Я машинально продолжал следить за бедрами латиноамериканок. Мы прошли мимо, и я обернулся на перекресток, где девушки болтали с остановившими их парнями. Жизнь увлекала меня в направлении, в котором я не был готов двигаться. Но я был не против.

Квартира была на чердаке и состояла из одной маленькой комнаты, разделенной перегородкой на две части. Джейсон зашел в ту, где находился матрас, мне он предоставил отделение с кроватью. Он дружелюбно приветствовал меня с матраса, как будто заметил в первый раз.

— У меня протестантская семья, — сказал он. — Но я с детства ощущал нашу религию недостаточной и выхолощенной. В колледже сразу увлекся востоком, стал изучать буддизм…

— Буддизм, — с удовольствием подхватил я. — У нас в колледже это было чуть не повальное увлечение. Почти каждый съездил в Индию в год между школой и колледжем. В комнатах, где они курили марихуану, висели буддистские плакаты. Ну, у настоящих буддистов это, наверное, не так поверхностно…

— А по-моему, и у настоящих кошмар, — добродушно ответил Джейсон. — Каждый сам создает себе какое-то подобие Бога, и каждый сам себе что-то вроде Бога. А православие… Не так много мест в мире, — сказал он, переждав, — где бы я удобно, как в последнее время, себя чувствовал. Даже в месте, которое называется моим домом, мне не спокойно. Только в церкви мне кажется, что я пришел домой и там бы мог быть всегда…

Мы оба молчали.

— А я не был пионером, — неожиданно для самого себя объявил я. По-моему, он не понял, что я сказал.

— Нет? — спросил он.

— Пионеры, — пояснил я, — организация в советской школе. Принимали всех поголовно с десяти лет. Красный галстук на шее и все такое. А меня родители не отдали. — Он, улыбаясь, смотрел на меня все с тем же, кажется, непониманием, о чем я. — Тяжело быть маленьким не похожим на других, — сказал я.

Я замялся и замолчал. Я уже стал жалеть, что начал про это рассказывать. Он тоже молчал, просто тихо сидел, смотрел на меня, улыбался.

— Однажды решили принять насильно, — попробовал я еще раз. — Вытолкали вперед на линейке и начали напяливать галстук перед всей школой. Я стою и только знаю, что нельзя. И стукнул по этому галстуку кулаком. И он на глазах у всей школы упал на пол. Скандал.

Продолжать было бессмысленно. На секунду мне почудилось, что собеседник не понимает по-английски.

— Когда я обратился, — Джейсон как будто продолжил фразу, которую начал еще до того, как я завел про пионеров, — у меня началась другая жизнь. Я словно бы начал все узнавать. Смотрю на эту чашку, к примеру, — он взял со стола чашку и повернул ее к себе сначала правой, а потом левой стороной, — как будто всю жизнь не мог ее узнать и вдруг наконец-то узнал.

Теперь и он замолчал. Наверное, тоже понял, что продолжать бессмысленно.

— Ясно, — наконец произнес он бодрым голосом. — И теперь ты… — он как будто пытался что-то вспомнить. — В Нью-Йорке! — заключил внезапно.

Я вяло кивнул головой.

— Нравится? — спросил он с сожалением. Ему как будто было жаль меня.

— Нравится, — так же вяло ответил я.

Он опять помолчал, потом сказал, что будет сейчас читать акафист Божьей Матери, и если хочу, я могу к нему присоединиться. Я поблагодарил и ответил, что, пожалуй, полежу.

Я побрел в свою часть комнаты, лег на жесткую постель и положил руки за голову. Кровать находилась в самом темном углу квартиры. Оттуда на меня смотрели иконы. До меня донеслись монотонные слова акафиста. Как издалека. Джейсон молился на английском, но мне казалось, что я слышал, как отец произносил эти слова в моем детстве. Я полежал какое-то время в блаженной пустоте, встал и пошел делать себе чай. Я сидел за покосившимся столом со скатертью в пятнах, пил чай и смотрел, как молится Джейсон.

Наконец он закончил, поцеловал молитвенник и положил его на подоконник. Осторожно откашлялся и остановился напротив меня.

— Миша, — начал он, замолчал и наконец заговорил снова. Голос его звучал странно. — Я решил уехать в монастырь в Сан-Франциско. Навсегда. Никто об этом не знает. Даже брат. Ты поможешь мне донести чемоданы до метро? И чтобы ты никому об этом не говорил? Никому.

— Помогу, — нервно пробормотал я и вспомнил, как брат Джейсона повторял, что у того не все дома.

За окном было еще светло, но я сказал Джейсону, что, пожалуй, пойду спать. Он ответил, что, скорее всего, сделает то же самое.

Перед сном я вошел в маленькую смежную с туалетом ванную. Провел пальцем по грязному кафелю, потрогал занавески в пятнах, вспомнил сверкающую ванную Полины и то, чем мы, порядком улетевшие от марихуаны, там занимались. И как, ударившись головой о кафель, она этого не замечала. «Если бы я была мужчиной, то влюбилась бы в тебя, — сказала она. — Как жаль, что я женщина!»