Михаил Найман - Плохо быть мной

Полина окинула зорким взглядом свое отражение, проверяя, по-прежнему ли она такая красивая, какой была последние двадцать восемь лет. Это выражение лица было у нее каждый раз, когда она смотрелась в зеркало. Потом посмотрела на мое отражение.

— Перестань! — раздраженно шикнула на меня.

— Я ничего не делаю!

Я правда ничего не делал, но Полина сегодня была не в лучшем настроении.

Лифт остановился, и Полина строгим голосом приказала мне распахнуть перед ней дверь. Впервые за время, что мы были вместе, она требовала, чтобы я ухаживал за ней. Мы вышли из лифта, и Полина увлекла меня в темную глубь этажа с видом, с каким родители ведут своих детей, когда их вызывают в школу.

Выяснилось, что весь верхний этаж принадлежит одному человеку. Сначала мы брели по сумрачным анфиладам комнат, потом забрезжил свет. В центре залы стояла группа людей. Они щебетали, ели сыр и запивали вином. Компания состояла из молодых людей, которые были слишком красивы, чтобы называться мужчинами. И только одна женщина, на редкость невзрачная. Она сидела на полу и подобострастно смотрела на них — как на богов, снизу вверх. Изредка она вставала, чтобы открыть новую бутылку и подлить вино в чей-то бокал. Ни один не обращал на нее внимания. Несмотря на серьезность темы, которую все обсуждали, шедший в студии разговор казался мне ненастоящим.

Полина, войдя, вместо приветствия засмеялась неестественным смехом так естественно, как будто только и делала всю жизнь, что так смеялась, и подвела меня к кружку. Парни дали ей себя поцеловать, и один из них назвал ее прустовским кустом боярышника. Я присел рядом с неудачливой женщиной, доброжелательно кивнув, как сестре по несчастью, закурил сигарету и так же, как она, принялся снизу вверх разглядывать молодцов.

— Интерпретация губит искусство, — услышал я реплику одного из красавцев, который походил на собственную фотографию в гламурном журнале. Я вспомнил слова Полины, что жить шикарной жизнью в Нью-Йорке — это профессия. — Вот почему я считаю, что за кино будущее, — продолжал он. — Единственная форма искусства, свободная от интерпретации. — Кроме того, что он стоит и что-то говорит, его больше ничего не интересовало. — Популярно мнение, что кино — самый примитивный вид искусства. Но в этом его секрет. Своей примитивностью оно обеспечивает непорочность и чистоту искусства. Человек потерял способность видеть достоверно.

Сидя рядом с неудачницей, я постарался вникнуть в смысл его слов. Сначала не получалось, а когда получилось, мне сделалось тоскливо, потому что единственное, что его интересовало, было не то, о чем он говорил, а он сам.

— Все современное искусство основано только на том, что одно подразумевает другое, — говорил он. — И только в кино вещи названы своими именами. Другими словами, это единственная форма искусства, где, когда человек спасает ребенка из огня, это хорошо. Да здравствует кино!

— Я с тобой не согласен, — перехватил эстафету другой представитель пола еще более прекрасного, чем женский. Его крашеная белая челка больше говорила не о долгих часах у парикмахера, а о напряженном отношении ученого к своей работе в химической лаборатории. — Творчество — это обязательная компонента искусства. Оно не зависит от художника. Тебе же известно понятие «творческий транс». Состояние выхода из обычного мира.

— Извините, у вас нет папиросной бумаги? — обратился я к невзрачной соседке чуть громче, чем следовало, и тем самым привлек общее внимание. Вся компания замолчала и одновременно уставилась на меня. На их лицах я увидел недовольство и немой вопрос. — Извините, — поспешил я попросить прощения. Еще какое-то время на меня смотрели неодобрительно, потом вернулись к беседе.

— Тебе известно понятие «творческий транс». Состояние выхода из обычного мира, — повторил свои последние слова молодой человек с точно той же интонацией. — А в кино в процессе съемок оно отсутствует. Съемки фильма — это рациональный процесс. А кино как искусство иррационально.

— Все зависит от того, как мы на это смотрим, — включился третий. — То, как мы сейчас разговариваем — это рационально или иррационально? Безусловно, мы эмоционально увлечены нашей беседой, но мы ведь говорим о конкретной вещи. Или то, как молодой человек только что бесцеремонно перебил Джуда и попросил у Глории папиросной бумаги. С одной стороны, он просит о конкретной вещи. С другой, он забывает обо всем на свете настолько, что пренебрегает элементарными правилами приличия…