Михаил Найман - Плохо быть мной

Подкатилась старуха со сморщенным лицом и попросила меня передать, чтобы в следующий раз в один из термосов не клали сахара — у нее диабет. За ней появилась другая, тоже со сморщенным лицом, и сообщила, что ей кажется, чай вполне сладкий.

— Сладкий чай — это хорошо, — попробовал я войти в разговор. — Будоражит.

На это женщина сказала мне, что это верный признак.

— Верный признак чего?

— Когда просыпаешься утром, пьешь сладкий чай и тебя с этого будоражит — верный признак того, что наступило время для новой дозы и дело срочное, — пояснила старушка. — Когда будоражит с сахара, это значит, что вчера ты пустил в ход только три кубика и тебе срочно требуется догнаться.

Элизабет стала прощаться, сначала со старушками, потом со мной. Все собирали свои вещи, укладывали в сумки. Элизабет повторила, чтобы я приходил в следующую пятницу на Двадцать Пятую улицу. Все это произошло слишком быстро, и вдруг в парке остались только я и еще пара бездомных.

Мы со старушкой, которая сказала, что сладкий чай будоражит, направились к улице Святого Марка. Я подумал, что для этой женщины все что угодно, есть верный признак, что пора вмазаться, но говорить этого вслух не стал. Мы подошли к концу парка. Она сказала, что идет проверить сына, ему очень плохо и у него, наверное, кристаллизировалось легкое.

— Лежит на скамейке третий день и не двигается. Хоть бы встал достал что-нибудь поесть, а то лежит, словно это комната отдыха. Форменный оболтус. Ни одна больница его не возьмет, потому что в прошлый раз, когда он лечился, главный врач нашел у него под матрацем шприцы и пять кубиков. Откуда, ума не приложу, я ему их в тот день точно не передавала.

Она стала глядеть по сторонам, объяснила, что никак не может найти собаку Джойса. Скорее всего, пропала. Она за ней должна присматривать, а уже больше двух недель не видела.

— А где сам Джойс?

— Джойс в тюрьме. Защищал одну девушку от полицейского, и его посадили.

Я предположил, что Джойс, должно быть, защищал девушку активнее, чем следовало.

— Джойс человек чести, — согласилась со мной старушка. — И когда на кону стоит честь другого человека, Джойс готов пожертвовать собственной жизнью. Он защищал честь той девушки от полицейского, да так пылко, что его посадили в тюрьму на целых три года — вот как важна ему честь другого.

— Этот полицейский оскорбил честь девушки?

— Именно. Пытался задержать ее, когда она выносила из ювелирного какую-то мелочь. Джойс ему этого оскорбления не простил. Отстаивал честь этой девушки так, что ему дали три года. А я взялась присматривать за его собакой, но мне кажется, что она пропала.

— А полицейский?

— Да мне плевать! — неожиданно резко и горячо отозвалась старушка. — Выплачивают, поди, пенсию как инвалиду. Такие, как он, неплохо устраиваются в этой жизни, получают пенсию, не то что мы. Сидит в коляске, а ему капает на счет полторы тысячи в месяц. Хотела бы я, чтобы меня так избили, чтобы я имела с этого полторы тысячи. Знаешь, что? Полиция — это дьяволы, и они преследуют нас, потому что видят на нас печать Святого Духа.

Она замолчала, ожидая моего подтверждения, но я ничего не сказал. Я терпеть не мог полицию, но трудно было согласиться, что это причина, почему копы гоняют бездомных.

— Знаешь, что я поняла? Что жизнь таких вещей не прощает. Господь ничего не пропускает, и тебе всегда воздастся по твоим делам. Вот Бешеный Джимми обокрал меня, а на следующий день его зарезали, — с торжеством сообщила она.

На этом мы распрощались, парк закончился, и каждый из нас пошел своей дорогой.

Я шел по Сент Маркс стрит к Бродвею. На улице была одна молодежь. Все одеты беднее моих английских друзей, а некоторые — даже бездомных, с которыми я только что тусовался. Все это были жители Сент Маркс — одного из самых дорогих районов Нью-Йорка. Рваные выцветшие пончо, накинутые на плечи девушек, широкие приспущенные штаны, растафарианские шапки, серьги в бровях, губах и во всех остальных частях тела. Я увидел одетую, как бродяжка, красивую девушку, с умным, интеллигентным лицом. Но, не знаю почему, был уверен, что с ней все равно будет неинтересно. Люди, живущие в таком районе, обязаны иметь интеллигентные лица. Живя в районе для богемы и интеллигентной публики, всю энергию направляешь на то, чтобы иметь умное лицо.

Мне пришлось идти мимо подворотни, я обернулся и заглянул внутрь, зная, что увижу в ней кого-то. Под обшарпанным навесом стояла молоденькая девушка в черном платке. У нее был вид вставшей под навес намеренно, в попытке укрыться от этого мира так же, как мусульманские женщины занавешивают лицо от взглядов мужчин паранджой. В черном платке она напрашивалась на сходство с православной греческой монахиней. В скорбном выражении печальной строгости, с которой она несла красоту, просвечивали аскетизм и святость, не свойственные этому городу. Такие лица встречались в начале прошлого века, когда не было телевидения, поп-музыки, журнала «Плейбой». Красота лежала на ней, как на инвалидах их физическое уродство, из-за чего эта девушка всегда будет в мире лишняя. Я посмотрел на нее мимолетным взглядом, когда проходил. Мы встретились глазами. Мне привиделось волнение на ее лице, и фантастическая мысль пришла в голову: что я прилетел сюда лишь затем, чтобы встретить ее в этой подворотне. Она прожила свою жизнь для того, чтобы встретиться взглядом со мной, я — чтобы с ней — свою.