Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

– Тебе нужны деньги. Возьми.

Не глядя на меня, она спрятала монеты в карман. И пошла прочь. Медленно, будто неохотно.

– Послушай, пойдем со мной. – В ту же секунду я пожалела о своих словах.

Грета словно того и ждала. Она робко следовала чуть позади меня. Вопросов я не задавала, так как знала ответы. Где ты жила все это время? В норе. Как? Крутилась как могла. Кто отец ребенка? Ублюдок.

Что она скажет, увидев мои три комнаты, прелестные кружевные занавески в гостиной, полный еды буфет на кухне? Но ничего она не сказала, только устало опустилась в кресло, в глазах тоска. Я налила им чаю, сварила яйца. Грета ела медленно, тогда как Вилли – торопливо, маленькие острые зубы жадно рвали хлеб. Когда Вилли уснул, Грета рассказала мне свою историю во всех печальных подробностях.

– Ну вот, опьять эта Kümmernis [64], – сказала она. – Я в беде.

– В беде?

– Два месьяц.

Новость я восприняла совершенно спокойно, только сжала ей ладонь. Она отдернула руку. Я поднялась, прошла в кладовую, приспособленную для расфасовки и хранения лекарства, и дала Грете две склянки «Лунного средства». Новая беременность была приговором и для нее, и для Вилли, и для ребенка в утробе. В ратцингерсской норе им долго не протянуть.

– Принимай пять раз в день в течение трех дней.

– Я пробоваль их, – сказала Грета бесцветным голосом. – Они не работайт.

– Иногда не действуют, не стану тебе врать. Но иногда очень эффективны.

– А если не подейстфуйт?

Я помолчала, затем ответила:

– Тогда придется выскоблить.

– Кто это сделайт?

– На Лиспенард есть одна женщина. Ее фамилия Костелло.

– Мне нечем заплатийт. – Она впервые посмотрела мне в глаза: – Ты.

– Что я?

– Сделай это ты. – Ее глаза заблестели. – Ти продавайт лекарстфо, но что делайт, если оно не дейстфуйт? Что тогда? Что делайт женщине?

Грета ела меня глазами. Сын спал у нее на коленях, сунув в рот грязный палец. Моя дочь заснула в соседнем кресле.

– Ты как-то сказала, что это убийство, – медленно проговорила я. – Назвала миссис Эванс убийцей.

– Пф-ф-ф, – фыркнула Грета. – Я была не прафа.

– Да?

– Экси, ты ше сама сказайл, што нельзя убийть то, что еще не жило. Так сделай это. Прямо сейчас.

Я отвернулась от нее. Сглотнула.

– Сделай это! – повторяла Грета. – Сделай! Прямо сейчас.

– Мне никогда не приходилось…

Но я уже ощущала какой-то трепет внутри. Словно там шевелилась сила, давая понять, что я могу ей помочь.

Всегда помогай беднякам, ИБО КРОМЕ ТЕБЯ НЕКОМУ, говорила моя учительница.

– Все знайт, что ты бил ашиштентка, – прошептала Грета.

– Я только смотрела. Сама ничего не делала.

– Так сделай. Прямо зтесь. Ты умеешь. У тебя получийтся.

Меня начало трясти.

– Ты понимаешь, что можешь умереть?

– Я и так умру. И мой сын умрьот.

– Грета, не проси.

– А я прошу.

– Это больно. Это ужасно больно.

– Боль сейчас или боль потом. Без расница.

Что такое «боль потом» я познала на себе, и она длилась куда дольше, чем «боль сейчас», была куда интенсивнее, и за ней могли прийти тяжелые последствия. Миссис Эванс рассказывала, что значительно больше женщин умирает, пытаясь не дать своему ребенку родиться, чем гибнет при преждевременных родах. Все так, но от этого процедура не становится менее опасной.

– Нет.

– Мне не прокормийт ни Вилли, ни себя. Мы все равно что покойник. Посмотри на меня. И ты говорийшь мне «нет»?

Мальчик у нее на коленях пошевелился, маленький, худенький, капелька засохшей сопли под носом, красная царапина на заголившейся ноге. Темные полукружья ресниц, мягкие губы слегка приоткрыты. Хоть и чумазый, но удивительно красивый малыш. Весь в мать. Грета тоже посмотрела на сына, и лицо ее вдруг разгладилось, просветлело. Нет, никакая она не падшая и не погрязшая в разврате, что, по уверениям четы Дикс, свойственно всем продажным женщинам.

– Этот, новый, – заговорила Грета, – он родийся зимой. Как мы будем шить в холота? Мы умрем, и радьи чего? Просто потому, что ты сказаль «нет».

– Не проси, Грета.

– Они спят. Киндеры . Сделай, пока они спят.

– Я не знаю как.

– Не откасывай, прошу.

– Грета!

– Тогда я стелаю это сама.

В глазах у нее горела решимость. Яростная. Чистая, как пары скипидара. Вот сейчас разгорится вовсю и поглотит ее.

– А если я что-нибудь сделаю не так?

– Это мое решение. Умоляю. Как ты мошешь мне отказайт?

В голове моей в тот день не утихал голос миссис Эванс. Казалось, она стоит у меня за спиной. На улице сияло солнце, его лучи стекали по фигуре Греты Вайс и заливали светом нашу гостиную.