Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

Но Чарли вернулся совсем с иным подарком – с новостью, что встретился с частным детективом. Мистер Ренальдо Сноп, по словам Чарли, больше смахивал на бандита, чем на детектива. Он подрядился отыскать Джо Малдуна Троу за сто долларов.

– Ты ему сразу все заплатил? – спросила я.

– Половину. А другую – по получении информации.

На недолгое время во мне снова разгорелась надежда. Я ждала новостей от Снопа. Но время шло, и надежда тлела все слабее. Скорее всего, Сноп сбежал с нашими деньгами.

В те безумные дни единственным островком покоя была для меня маленькая Аннабелль. Ну и бизнес Мадам Де Босак радовал. В одно прекрасное утро, когда Чарли опять куда-то умчался, я одела дочь и мы отправились по магазинам.

– На рынок, на рынок, купить петушка, – пела я дочке.

– Песуфка, – подхватила она.

Сделать у мясника заказ на неделю вперед для меня теперь было что пальцами щелкнуть.

– Пару телячьих антрекотов, фунт говяжьего языка и шесть кровяных колбасок.

– Это все, миссис Джонс? – спросил мясник услужливо.

– Да, благодарю вас, – сказала я и расплатилась.

В булочной я купила Аннабелль булочку с корицей. Она сразу перемазалась глазурью. Булочник расхохотался:

– Какая она у вас милая, миссис Джонс.

Из булочной мы вышли, провожаемые взглядами покупательниц. Моя девочка у всех вызывала только восхищение и желание посюсюкать. Черные волосы, большие голубые глаза – истинная красавица, как и моя сестра. Глядя на дочь, я поражалась ее сходству с моей сестрой. Ох, Датч, где же ты? В бакалейной лавке я купила фунт сахару и кофе. Мистер Пингри пощекотал шейку моей малышки.

– Записать на ваш счет, миссис Джонс?

Да, теперь у меня имелся свой счет. Я была миссис Джонс и всегда аккуратно оплачивала счета. В своих лаковых башмачках из телячьей кожи, ладно облегавших лодыжки, я гордо вышагивала мимо оборванцев и побирушек. Глаза бы на них не глядели. Вот как схватят сейчас нас с Аннабелль и уволокут в сточную канаву, где в вони и нечистотах пропивают добытую милостыню. Аннабелль весила примерно столько же, сколько весил Джо, когда его у меня отобрали. Выйдя, увешанная пакетами, от бакалейщика, я наткнулась на целую свору оборванцев, они топтались на углу, босые ноги в струпьях – парии дурно устроенного мира. Одноногий старик на костылях с мертвыми глазами. Молодая хромоножка тянет одну руку к прохожим, а другой прижимает к себе мальчика чуть постарше моей дочери. Тут же страшной наружности бородач жарит на костерке тушку какой-то птицы.

– Ляля пьячет, – пролепетала Аннабелль – Ляле пьохо. Хромоножка обернулась и заковыляла к нам. С ужасом я узнала ее. Это была Грета. До чего же переменилась. Я резко отвернулась и хотела перебежать на другую сторону улицы, но стыд скрутил мне внутренности. Я чувствовала, как взгляд Греты высверливает в моей спине дырку. Я развернулась:

– Грета!

Она узнала меня. А я могла смотреть лишь на ссадину у нее на подбородке. Прошло три года, как мы виделись в последний раз, и вот стоим лицом к лицу, наши судьбы объявлены, наши дети жмутся к нам, вокруг бурлит безразличная толпа.

– Грета… – Я помедлила и обняла ее.

От нее пахло нищетой – прогорклым перетопленным салом. Волосы, некогда такие блестящие, мягкие, потускнели и сбились в колтуны. Я заметила, что шея у нее в грязных разводах, под ногтями чернота.

– Как зовут твоего малыша? – спросила я.

– Вилли.

Я вынула из ладошки дочери недоеденную булку и протянула ему. Он схватил лакомство с проворством мартышки шарманщика и, давясь, уплел в два присеста. Белль захныкала.

– Как тебе не стыдно, – одернула я дочку. – Разве тебе жалко? – Потом выгребла из кармана пригоршню монет и протянула Грете.

– Нет, нет, не надо, – забормотала та.

– У меня свой бизнес, – настаивала я. – Лекарствами торгую.

– Хорошо тебе. – Грета прикусила губу, подбородок у нее задрожал.

– Что с тобой стряслось, милая?

– Когда они увидель, что я… швангер … они выбросиль меня за дверь на улица, ношью, без ништо, только башмаки на ногах.

Косые лучи солнца падали на дом у нее за спиной, чумазый мальчик словно прятался в тени матери.

– И куда ты пошла?

Грета пожала плечами. Ее печальная история была написана у нее на лице. Серой краской.

– Где ты теперь живешь?

– На Бенде [63]. В подвалах Ратцингерс.

Ратцингерс… Так именовалось знаменитое прибежище воров, больных шлюх, убийц и курильщиков опиума. Немногим из тех, кто попал туда, довелось отпраздновать свой следующий день рождения. Я поискала внешние признаки дурной болезни и, хотя ни язв, ни струпьев видно не было, решила, что Грета уже обречена.