Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

Я не завидовала Грете и не собиралась отбивать у нее мистера Шеффера. Толстяк лет тридцати с красным лицом и желтыми усами, нависающими над тонкогубым ртом. Грета взяла его под руку и подмигнула мне:

– Я тебя встречайт через полчайса на улица.

Они направились в отдел головных уборов и скоро исчезли в толпе.

В магазине пахло сиренью и деньгами. Я никак не могла справиться с ошеломлением. В зеркале, оправленном в золотую раму, я увидела свое серое лицо, острый подбородок, черные непослушные волосы и голубые глаза. Прыщавый подросток остался в прошлом, я смотрела на робкую девушку, готовую вот-вот потерять сознание от всего этого великолепия. Я подошла к витрине с фарфором, взяла крошечную изысканную чашку в миниатюрных розочках и с золотым ободком. Поставила на место и взяла другую – с незабудками.

– Мисс! – раздался голос. – Не трогайте товар! Сверкающие маленькие глазки приказчика ясно указали мне на мое место. Я попятилась:

– Хочу и трогаю. Вам-то что? Или я не покупатель?

– Нет, мисс, не про вас это. – Он взял меня за локоть и повел к двери.

– Пусти! – вырывалась я. – Убери свои лапы!

И в самый разгар этой унизительной сцены я вдруг услышала свое имя.

– Экси! Экси Малдун! – Голос был мужской.

Парень лет двадцати, хорошо сложенный. Брюки узкие, по моде, пиджак в клетку, с квадратными плечами, сидит идеально. Белый воротничок, манжеты. Картину дополняли роскошные усы и длинные темные волосы, закрывающие уши. В руке шляпа цвета ржавчины. Самоуверенная манера держаться была мне знакома, как и этот озорной взгляд. Я знала его. Бульдог Чарли.

– Мисс Малдун, – еще раз повторил Чарли.

Да, точно он: чуточку кривые зубы, прожигающий насквозь взгляд.

– Чарли? – выдохнула я. – Это ты.

– Да уж не Эйб Линкольн.

– Пройдемте, мисс, – подал голос приказчик.

– Мои извинения, мистер. – Чарли поклонился элегантно и взял меня под руку: – Моя сестра немножко слаба на голову. У нее припадки и деменция. И еще у нее кровь не в порядке, из-за этого она иногда ну совсем дурочкой делается. Вы уж поосторожнее, сэр, не то накинется.

Я скорчила придурковатую рожу.

– Она взяла товар в руки, – запыхтел приказчик, – хотя не собиралась его покупать.

– Но она же не желала никому ничего дурного, – ворковал Чарли. – Просто любит все блестящее, уж такая она, бедняжка наша. Сами знаете, какие эти женщины. Все им хвать да хвать. Ничего не могут с собой поделать. Давайте я провожу ее.

Я сладко улыбнулась раздосадованному приказчику, и он нехотя удалился. Мы с Чарли с трудом продрались сквозь толпу и вышли на улицу. Чарли смотрел на меня так, словно я явилась прямиком с Луны.

– Значит, – сказала я, – твоя сестра, да?

– Сходство есть, – ухмыльнулся Чарли. – Вполне сойдешь.

– Размечтался, Чарли Бульдог.

– Ты, как посмотрю, совсем не изменилась, Экси Малдун.

– Изменилась. Я теперь баронесса.

– О, ваше высочество, видели бы вы свое лицо, когда этот болван посмел схватить вас. Как роза, такое же красное. – Он рассмеялся.

– Ты бы на себя посмотрел. Сразу ясно, что врешь.

– Вообще-то по большому счету я вру лишь по воскресеньям. На Библии. Только что-то давненько не приходилось этим заниматься. С тех пор как у меня есть кровать в пансионе миссис Шихан на Шестой авеню. Ничего устроился, да?

– Неплохо для сиротки. Но где ты пропадал все это время?

– Сплавлялся по Нилу. Был на Стэйтен-Айленде [43]. Любовался Парижем в весеннем цвету. А ты?

– Не на Черри-стрит.

– Это я знаю. Я там был, тебя разыскивал. Через год примерно.

Значит, объявился все-таки. Хоть вишни и не цвели.

– Этот Даффи рассказал мне про твою маму, – продолжал Чарли. Он взял меня за запястье, и у меня по всему телу побежали мурашки. Ладони у Чарли загрубевшие, под ногтями чернота. – Мне очень жаль.

– Спасибо.

Мы стояли на тротуаре, словно камни в ручье, поток пешеходов обтекал нас с двух сторон.

– А ты прямо розой стала, мисс Экси Малдун. Красной розой. С такими-то красными щеками.

Левый уголок его рта пополз вверх в знакомой кривой улыбке.

– Меня теперь зовут Энн, – произнесла я надменно.

– Ага.

И он затянул песню «Энни Лори» [44], рука с шляпой прижата к сердцу, глаза хитрые.

Я смущенно отвернулась.

– Должен признаться, – сказал Чарли, прекращая петь, – когда этот козел сцапал тебя, я сперва тебя не признал, но потом понял: да это же та сиротка-трусишка, которая во дни моей туманной юности испугалась встать на крыше поезда.