Джессика Кнолл - Счастливые девочки не умирают

— Дерек шьет на прямые фигуры, — наконец изрек он.

— Дерек?

— Дерек Лэм, — бросил Эван, закатив глаза.

— Я похудела на три кило, так что влезу, не беспокойся. — Метнув на Эвана вызывающий взгляд, я сорвала платье с вешалки.

Ткань немного топорщилась на груди, но Эван расстегнул верхние пуговицы, повесил мне на шею длинную цепочку с кулоном и, отойдя, оценил результат.

— Сойдет. Напомни, на какой ты диете?

— По Дюкану.

— Та самая, которой придерживалась Кейт Миддлтон?

— Самая жесткая из всех, — сказала я, подводя глаза. — Нет смысла сидеть на диете, если не хочется взвыть от голода.

— Ну наконец-то, — облегченно, но с некоторым раздражением выдохнул Люк вместо приветствия. Если приходишь вовремя, значит, опоздал, — так он считает. Его воинствующая пунктуальность так меня бесит, что я нарочно задерживаюсь на пару минут, просто чтобы его позлить.

Театральным жестом я извлекла телефон из сумочки и взглянула на экранные часы.

— Мне показалось, мы условились на восемь?

— Да. — Люк рассеянно (а может, и примирительно) поцеловал меня в щеку. — Прекрасно выглядишь.

— Между прочим, сейчас четыре минуты девятого.

— Нас не могут усадить за столик по отдельности. — Люк положил ладонь на мою обнаженную поясницу, и мы вошли в ресторан. Мне показалось или у меня по телу побежали мурашки? Может, между нами еще сохранилась искра?

— Господи, как же я это ненавижу, — буркнула я.

— Знаю, — ухмыльнулся Люк.

Возле администраторской стойки маячила пара, выжидающе на нас поглядывая. Клиент и его жена — подтянутое тело, закаленное тренировками в разрекламированном спортзале, искристые белокурые волосы, дорогая укладка. В первую очередь я присматриваюсь к женам, чтобы понять, с кем имею дело. На ней была обычная форма состоятельной белой женщины: белые джинсы, светло-бежевые сандалии на танкетке и ярко-розовая шелковая блузка без рукавов, которой она, поколебавшись, отдала предпочтение перед темно-синей («хотя темно-синий всегда выигрышно смотрится»). Сумочка от «Прада» была подобрана в тон сандалиям, что выдает возраст куда более явно, чем дрябловатая кожа на шее. Эта женщина старше меня лет на десять, облегченно подумала я. Не знаю, как я буду жить, когда мне стукнет тридцать.

— Уитни. — Она протянула мне руку со свежим послеполуденным маникюром и вяло пожала мои пальцы, всем своим видом показывая, что быть домохозяйкой и смотреть за детьми — ее истинное призвание.

— Рада с вами познакомиться, — ответила я.

С тех пор как мистер Харрисон-старший впервые поздоровался со мной подобным образом, я выбросила затертое «очень приятно» из своего лексикона. Страшно подумать, сколько раз за все эти годы я невольно выдавала свое происхождение затрапезным «приятно познакомиться». Прелесть великосветского воспитания — для тех, кто родился в сорочке — в том, что его практически невозможно подделать, и позеры рано или поздно выдадут себя с головой, да еще и попадут при этом в щекотливую ситуацию. Всякий раз, когда я думаю, будто выбралась из мещанского болота, обнаруживаются другие косяки, и меня затягивает назад в трясину. Знающих людей не проведешь. Взять, к примеру, устрицы. Мне казалось, вполне достаточно просто притворяться, будто обожаешь эти солоноватые сопли, но, как выяснилось, пустые створки принято класть наружной стороной вниз. Что лишний раз подтверждает: дьявол в деталях.

— А это Эндрю, — произнес Люк.

Я сунула свою птичью лапку в необъятную лапищу Эндрю, но стоило мне взглянуть в его лицо, как дежурная улыбка застыла на моих губах, словно приклеенная.

— Здрасте, — пролепетала я.

Эндрю склонил голову набок и как-то странно на меня посмотрел.

— Ани, если не ошибаюсь?

— Пройдите за мной, пожалуйста, — сказала администратор, увлекая нас вглубь ресторана, как намагниченных. Волосы Эндрю были пересыпаны сединой (так рано?). Я шла позади него, гадая, не обозналась ли я, и надеясь, что это тот самый человек, о ком я подумала.

У столика вышла заминка: мы решали, кому занять угловой диванчик. Люк предложил усадить на него «девочек» — ведь мы обе такие миниатюрные («Мне кажется, Ани, это был комплимент», — захихикала Уитни), а этот столик, как многое другое в Нью-Йорке, — почти игрушечный. В конце концов поэтому все и уезжают. Появляются дети, а с ними — необъятные сумки для покупок, мокрые зимние ботинки и коробки с дешевыми новогодними украшениями, которые месяцами пылятся в коридоре, пока кто-нибудь не грохнется на пол, зацепившись за ручку пакета. Так происходит великое переселение в Вестчестер или Коннектикут. Ну и валите на фиг (на этом месте Люк всегда смотрит на меня с упреком). А я хочу остаться здесь, обедать втридорога в тесных ресторанах, ездить на метро вместе с городскими сумасшедшими, работать в стеклянной башне, где размещается редакция «Женского» и обманчиво амбициозные редакторы женского глянца выбивают из авторов больше серьезных статьей и меньше клубнички. «И что теперь прикажете делать? Удавиться резинкой для волос, которой мы советовали читательницам перевязать атрибуты своих благоверных? — взревела однажды Лоло, когда ей не предложили ни одной идеи для статьи на тему орального секса. — Секс повышает продажи!» Возможно, Нью-Йорк не казался бы таким игрушечным, если бы в нем поубавилось охотниц на мужиков. Сразу стало бы легче дышать и проще ездить по городу. Впрочем, думается мне, за это я и люблю Нью-Йорк — здесь надо драться за место под солнцем. И я буду драться, никого не щадя.