Роберт Флэнаган - Черви

Перед его глазами одно за другим возникали лица солдат взвода. Адамчик, пожалуй, поддержал бы. Конечно, если кто-то другой начал бы. Но все же на него надеяться можно. А больше, пожалуй, и не на кого. Вот ведь какие дела. Ну, в самом крайнем случае, может быть, Хорек, да еще Брешерс, тощий парень из Техаса. Но тут шансы призрачные — пятьдесят на пятьдесят, не больше. Им обоим все время достается от Магвайра. И достается здорово, так что, может быть, чувство мести и пересилило бы страх. Если бы они поддержали, это было бы уже что-то. Как снежный ком с горы покатился бы. А там, глядишь, и другие примкнули бы. Правда, многих солдат во взводе он знал очень плохо. Почти все они жили сами по себе, друг с другом не откровенничали. И не только потому, что не хотели или не чувствовали в этом потребности. Так требовала система. Она установила такой порядок — поменьше знать друг друга, поменьше общаться или дружить. Каждый должен думать только о себе, мучиться своими тревогами, заботиться о том, как самому выжить в этой передряге, устоять на ногах и не дать другому перебежать дорогу. Начальство такую политику ведет тонко. Да только ее все время чувствуешь. Она проявляется в том, что тебя все время заставляют стараться обскакать другого, что твой успех обязательно должен быть результатом чьей-то неудачи.

Размышляя о том, кого же он все-таки знает достаточно, чтобы на него положиться, Уэйт одновременно остро ощущал охватывающие его сомнения. Он совершенно не был уверен в успехе, в том, что сможет осуществить свои намерения, решиться сделать первый шаг. Ему был противен лейтенант, но мысль о том, чтобы пойти к этому человеку, казалась во сто крат противнее. И хотя он все время убеждал себя в обратном, в мозгу прочно сидела мысль, что это будет предательством и трусостью. Тем более что он, пожалуй, действительно трус. Недаром же в душе все время прятался страх. Ему хотелось только одного — уйти подальше, скрыться от следователя и всех его расспросов, даже от себя самого. Как же он может просить других о поддержке, когда сам почти точно знает, что вся его сиюминутная решимость продержится от силы до подъема. И после этого он еще осмеливается подбивать других. Подбивать их, когда сам не знает, черт бы его побрал, чего хочет.

За завтраком он почти ничего не ел. Сидел, молча уставившись в тарелку. Соседи шепотом рассказывали что-то о лейтенанте, кляли его на все лады, ругались, что из-за этого чертового допроса, будь он неладен, опять целый день полетит псу под хвост. Тем не менее это не мешало им усиленно работать ложками и вилками, отправляя в рот яичницу и жареную картошку. Видя, что Уэйт сидит с полной тарелкой, Адамчик поинтересовался, не отдаст ли он ему картошку, и, получив согласие, быстро расправился с ней. Яичница и поджаренный хлеб достались Карлтону и Муру. Уэйт выпил только кофе и тут же вылез из-за стола. Выйдя из столовой, он первым стал на плацу перед зданием, на то место, что было отведено их взводу. Солнце уже припекало, но он стоял, как положено, по стойке «смирно» — крохотная одинокая фигурка на огромном асфальтовом квадрате плаца.

Чуть меньше недели спустя он вместе с другими пройдет по этому плацу в выпускном строю. Поганый червяк, сопливый мальчишка превратится в мужчину, морского пехотинца. Пройдет и станет свободным. Растает в дымке прошлого все, что угнетало его эти недели, — Магвайр, Пэррис-Айленд и вся эта жизнь. Ему вдруг стало даже весело — подумать только, что через пару дней все они — этот трус Адамчик, бандюга Филиппоне, остальные парни, даже он сам — будут официально объявлены настоящими бойцами. Даже медаль дадут в подтверждение. Уэйт засмеялся вслух, но тут же спохватился — Мидберри наверняка шпионит из окна.

Так как же все-таки поступить? Если он вдруг надумает дать правдивые показания, все они наверняка решат, что он струсил. Но это же вовсе не так. Не он, а они — трусы. Попрятались каждый внутри своей скорлупы от страха и нос высунуть боятся. Ни один ведь его не поддержит. Песенка его будет спета — всемогущий корпус даст ему мощный пинок под зад, выбросит вон, как дерьмо в консервной банке. За официальной формулировкой, разумеется, дело не станет — не пригоден к службе, слаб физически, умственно не соответствует стандарту, установленному для морских пехотинцев. А может, и не вышвырнут, а начнут переводить из взвода во взвод, и каждый взводный сержант почтет своим долгом мордовать и драть его в отместку за беднягу Магвайра, мотать ему кишки на барабан, пока он не дойдет до ручки и не даст деру. Да, если никто не поддержит, ему наверняка конец. Кому какое дело, чего он добивался? Болтай, что хочешь, коль ты уже никому не нужен, когда в глазах всех ты слабак, бездарь, ноль без палочки. Кому ты докажешь, что хотел стать героем? Кому? У героя ведь на груди медали. А что у тебя? Мразь ты, вот кто, а не герой!