Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

Переход от Перешейка до Сан-Франциско мы проделали в обществе многих женщин и детей, которые должны были соединиться со своими любимыми. Нет на свете ничего, что так хватало бы за струны сердца, как прибытие корабля в Сан-Франциско. Я хотел бы, чтобы ты очутился здесь и увидел эти картины. Мне жаль, что ты остался в этом затхлом, старом городе, по сравнению с которым Сан-Франциско — настоящий улей. Однако стоимость жизни очень высокая — за стол с нас брали четыре доллара в день, — так что мы пробыли в Сан-Франциско всего неделю, а затем двинулись на север, где еда все еще стоила по два доллара в день. Когда увидишь кузину Минерву, не скрывай от нее, как тяжко мне пришлось.

Среди нас есть один ирландец по фамилии Кленси, родом из Дедема. Он приехал сюда собрать приданое для дочери, чтобы она могла выйти замуж за кого-нибудь из «абразованных». Есть также три плотника, два сапожника, кузнец; представлено еще много профессий, в том числе благородное искусство музыки, так как один человек из нашей компании взял с собой скрипку и по вечерам услаждает нас звучными мелодиями. Едва мы здесь устроились, как Хауи Лондонец и я принялись кайлить в русле реки и проработали меньше часа, когда к нам подошли двое мексиканцев и предложили купить накайленную нами породу за унцию золотого песка. Мы согласились и заработали свое первое золото, потратив меньше времени, чем ушло на рассказ об этом. Ты понимаешь, что при стоимости золота в 5 д. 60 ц. за унцию и если нам не изменит счастье мы будем зарабатывать по сорок пятьдесят долларов в день. Теперь под руководством капитана Марсонса мы роем отводной канал и изменяем течение реки, так что сможем добывать золото в сухом русле.

Не жди от меня, старик, много писем, потому что здешняя счастливая страна еще дикая, и теперь, когда я пишу тебе, стулом мне служит земля, а крышей ночь. Но какое это великолепное чувство — находиться здесь, и, даже когда профессор играет на своей скрипке симфоническую музыку и воскрешает во мне сладкие воспоминания обо всех прошедших днях, все-таки в целом мире нет такого короля или крупного оптовика, которому я бы завидовал, так как я всегда знал, что рожден избранником судьбы и мне не придется раболепствовать перед богатством, славой, властью и т. д. других людей или добывать себе средства к существованию какой-либо отвратительной, грубой, унижающей, пошлой обыденной работой».

Создание или постройка своего рода моста между миром Лиэндера и тем миром, где искал свое счастье Каверли, казалось последнему нелегким делом, требующим усилий и настойчивости. Пропасть между сладко пахнущим фермерским домом и комнатой, где он теперь жил, была бездонной. Казалось, они вышли из рук двух различных творцов и отрицают друг друга. Каверли думал об этом как-то дождливым вечером, идя во взятом напрокат смокинге к кузине Милдред.

— Приходи сегодня к обеду, — предложила она, — а потом мы пойдем в оперу. Тебе будет интересно. Сегодня понедельник, так что ты должен как следует одеться. По понедельникам все одеваются.

Квартира кузины Милдред была в одном из тех больших домов, которым Каверли изумлялся в день приезда, спрашивая себя, удастся ли ему когда-нибудь в них проникнуть. Рассматривая ее дом, Каверли пришел к выводу, что, по всем сент-ботолфским понятиям, он не заслуживал одобрения как дорогой, претенциозный, шумный и ненадежный. Его нельзя было и сравнить с милым домом на их ферме. Каверли поднялся в лифте на восемнадцатый этаж. Ему никогда не доводилось забираться на такую высоту, и он несколько мгновений развлекался мыслями о воображаемом возвращении в Сент-Ботолфс, где он угостит Пита Мечема описанием города башен. Он казался себе светским и мрачным героем фильма. Хорошенькая горничная открыла ему дверь и провела в гостиную, к виду которой он был совершенно не подготовлен. Стены до половины были обшиты панелью, подобно стенам столовой на Западной ферме. Он узнал почти всю мебель, так как большая ее часть хранилась у них на сеновале, когда он был мальчиком. Вон там, над каминной доской, висел сам старый Бенджамин, которого так не любили в семье. В своем халате, напоминавшем костюм эпохи Возрождения, он устремлял в комнату жестокий, беззастенчивый взгляд мошенника. Лампы тоже попали сюда из их сарая или с чердака, а на стене висела старая, изъеденная молью вышивка «Сын дарован нам», принадлежавшая бабушке Уопшот. Каверли изучал тяжелый взгляд старого Бенджамина, когда в комнату влетела кузина Милдред, высокая худощавая женщина в красном вечернем платье, скроенном, казалось, специально так, чтобы выставить напоказ ее костлявые плечи.