Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

Дом был в самом плачевном состоянии, но побеленная комната, в которую Ассунта меня провела, находилась в маленькой башенке, и сквозь разбитое окно открывалась панорама моря. Единственной роскошью здесь была газовая плитка с одной конфоркой. Ни уборной, ни водопровода не было — мыться приходилось водой, которую доставали из колодца в дырявой банке из-под мармелада. Я был здесь явно единственным постояльцем. В первые же минуты моего пребывания на вилле, пока Ассунта расхваливала целительность морского воздуха, я услышал во дворе ворчливый, аристократический голос, звавший нас. Я сошел по лестнице впереди служанки и представился пожилой даме, стоявшей у колодца. Она была маленькая, худенькая, очень живая и изъяснялась на таком высокопарном языке римских аристократов, что я невольно подумал, уж не пытается ли она заморочить мне голову своей высокой культурой и положением в обществе, чтобы я не обратил внимания на то, что платье на ней — рваное и грязное.

— Я смотрю, у вас золотые часы, — сказала она. — У меня такие же золотые. Вот видите, у нас уже есть кое-что общее.

Служанка повернулась к ней и сказала:

— Чего несете, чертова дура!

— Но ведь это же правда. И у джентльмена и у меня — золотые часы, возразила старушка. — На этой почве между нами может возникнуть симпатия.

— Ух, до чего надоела, — сказала служанка. — Гореть вам — не сгореть.

— Спасибо тебе, спасибо, свет очей моих, сокровище мое, — произнесла старушка и направилась к двери в дом.

А служанка, уперев руки в бока, заорала ей вслед:

— Ведьма! Жаба! Свинья!

— Спасибо тебе, спасибо, премного тебе благодарна, — сказала старушка и вошла в дверь.

Вечером в кафе я решил расспросить про синьорину и ее служанку, и официант оказался весьма осведомлен. Синьорина, сказал он, происходит из благородной римской семьи, откуда она была изгнана из-за романа с человеком не ее круга. Она уже пятьдесят лет живет затворницей в Монтральдо. Ассунту привезли сюда из Рима, чтобы она обслуживала синьорину — была ей donna di servizio. Но теперь все ее услуги сводятся к тому, что она ходит в поселок и приносит пожилой даме немного хлеба и вина. Ассунта обобрала ее до нитки — вытащила из ее комнаты даже кровать — и держит старушку на вилле как пленницу. Оба заведения в поселке — и «Гранд-отель» и «Националь» — были вполне комфортабельные и удобные. Почему же я не переехал туда, а продолжал оставаться в этой развалюхе?

Я остался из-за вида, а также потому, что старая дама и чокнутая служанка возбудили мое любопытство. Ссориться они начинали с самого утра. Ассунта грубила и поносила хозяйку. Синьорина отвечала ей с изысканным сарказмом. Впечатление это производило удручающее. Мне захотелось выяснить, в самом ли деле старушку держат как пленницу, и, увидев ее около полудня одну во дворе, я спросил, не хочет ли она проехаться со мной в Тамбуру, ближайший поселок на побережье. Она ответила на своем изысканном римском диалекте, что была бы в восторге разделить мое общество. Ей хочется починить часы — те самые, золотые. Часы эти очень ценные и красивые, и она может доверить их только одному человеку. А он живет в Тамбуре. Пока мы говорили, подошла Ассунта.

— Зачем это вам понадобилось ехать в Тамбуру? — спросила она старушку.

— Я хочу починить мои золотые часы, — ответила та.

— Никаких золотых часов у вас нет, — заявила Ассунта.

— А ведь это правда, — сказала старушка. — У меня больше нет золотых часов, хотя были. У меня были золотые часы и золотой карандашик.

— Так зачем же ехать в Тамбуру: раз у вас нет часов, значит, нечего и чинить, — сказала Ассунта.

— Ты права, свет моих очей, мое сокровище, — сказала старушка и вошла в дом.

Большую часть времени я проводил на пляже и в кафе. Фортуна курорта, видимо, закатывалась. Официанты жаловались, что дела идут плохо, но, впрочем, они всегда жалуются. От моря пахло снастями и какой-то тухлятиной. Я то и дело с тоской вспоминал великолепные дикие пляжи моей родины. Правда, Гей-Хэд, насколько мне известно, опускается в море. Монтральдо же опускалось, так сказать, духовно: волны моря словно подтачивали поселок, высасывая из него жизненные силы. Море лежало белесое, свет был яркий, но не сверкающий. От Монтральдо исходило ощущение застоя, уединения, опустошенности, а я такую атмосферу терпеть не могу, ибо разве не должен дух человеческий обостренно сверкать, как бриллиант? Волны шептали что-то по-французски и по-итальянски — время от времени звучало словцо на диалекте, — но как-то вяло, бессильно.