Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

Как на грех, в воскресенье утром была моя очередь собирать в церкви пожертвования, к чему у меня уж и вовсе не лежала душа. На благочестивые взгляды знакомых я отвечал весьма кривой улыбкой, а потом опустился на колени под стрельчатым окном с цветными стеклами, точно склеенным из бутылок от вермута и бургундского. Под коленями у меня была подушка из искусственной кожи — ее пожертвовала какая-то гильдия или ассоциация на смену старой, табачного цвета, лопнувшей по швам подушке, из которой торчали клочья соломы, так что в церкви пахло, как в неубранном хлеву. Запах соломы и цветов, свечи, мигающие от дыхания священника, и сырость в плохо отапливаемом каменном здании — все это было давно знакомо, связано с детством, как звуки и запахи детской или кухни, но в то утро так оглушало, что у меня закружилась голова. К тому же я услышал, что справа от меня, за плинтусом, в твердое дерево вгрызаются, как сверло, зубы крысы.

— Свят, свят, свят! — произнес я громко, чтобы спугнуть крысу. Господи сил, небо и земля полнятся славой твоей!

Немногочисленные прихожане пробормотали «аминь» — точно прошелестели чьи-то шаги, — а крыса за плинтусом скреблась как ни в чем не бывало. И то ли от того, что я напряженно прислушивался к звуку крысиных зубов, то ли от того, что запах соломы и сырости нагонял на меня сон, — только когда я отнял от лица ладони, за которыми прятался, то увидел, что священник уже пьет из потира, и понял, что прозевал время причастия.

Дома я просмотрел воскресные газеты на предмет новых краж — их оказалось сколько угодно. Ограблены банки, из сейфов в отелях пропали драгоценности, горничную и дворецкого нашли в кухне привязанными к стульям, на распродаже украдена партия промышленных алмазов, совершены кражи со взломом в магазинах полуфабрикатов, сигарных лавках и ломбардах и похищена картина из Института изобразительных искусств в Кливленде.

Перед вечером я пошел в сад сгребать сухие листья. Можно ли придумать что-нибудь более покаянное, чем убирать с газона мрачное наследие осени под бледным изменчивым весенним небом?

Пока я сгребал листья, мимо прошли два моих сына.

— У Тоблеров играют в софтбол [76] облегченный вариант бейсбола , - сказал Ронни. — _Все_ туда пошли.

— А ты почему не играешь? — спросил я.

— Как же я могу идти, куда меня не приглашали, — бросил Ронни через плечо, и они прошли дальше.

И тогда я расслышал веселые выкрики с софтбольной площадки, куда нас не пригласили. Тоблеры жили через несколько домов от нас. В сгущающихся сумерках голоса звучали все отчетливее, слышно было даже, как позвякивает лед в бокалах и как дамы нежным хором приветствуют меткий удар.

Почему меня не пригласили к Тоблерам играть в софтбол? Почему нас отстранили от этих невинных радостей, отняли веселое сборище, далекий смех, голоса и хлопанье дверей и они светят мне из мрака прощальным светом? Почему нас не пригласили к Тоблерам играть в софтбол? Почему такого славного малого, как я, не пускают играть в софтбол из соображений социального превосходства, а проще сказать — карьеризма? Что же это за мир такой? Почему меня оставили одного с моими сухими листьями в полутьме, покинутого, тоскующего, озябшего?

Пуще всего я ненавижу сентиментальных идиотов — всех этих меланхоликов, которые от избытка сочувствия к другим людям не успевают проникнуться радостным сознанием собственной личности и, витая в воздухе подобно одушевленным клочьям тумана, сами безликие, только и делают, что всех жалеют. Калека-нищий на Таймс-сквере, предлагающий на продажу два десятка карандашей, нарумяненная старушка, что разговаривает сама с собой в вагоне подземки, сексуальный маньяк в общественной уборной, пьянчужка, заснувший на лестнице в метро, не просто вызывают их жалость: они сами мгновенно уподобляются этим несчастным. Обломки человечества словно топчут ногами их недозрелые души и за день доводят до такого неистовства, какое царит разве что в тюрьме во время бунта заключенных. Разочарованные в самих себе, они всегда готовы разочароваться и за любого из нас и из своей слезливой разочарованности возводят целые города, королевства, галактики. Ночью, лежа в постели, они жалеют горемыку, потерявшего лотерейный билет, на который пал крупный выигрыш, великого писателя, чье лучшее творение по ошибке сожгли в камине, и Сэмюела Тилдена, у которого плутни избирательных комитетов отняли победу на президентских выборах. И вот оттого, что я ненавидел таких людей, мне было вдвойне огорчительно оказаться в их рядах. При виде голых веток кизила под звездами я подумал: как же все на свете печально!