Кортни Маум - Мне так хорошо здесь без тебя

– «À l’aurore, armés d’une ardente patience, nous entrerons aux splendides Villes».

Вообще-то я не силен в декламации стихов, да и память моя на оные несколько подпорчена. Однако, по счастливому совпадению, совсем недавно я делал мини-диораму: сложил пирамиды из страниц «Пророка» Халиля Джебрана, поставил их в коробку с песком, суперклеем приделал туда же игрушечных американских солдатиков лицом к пирамидам и завершил картину цитатой из Артюра Рембо: «На рассвете, вооружившись пылким терпением, войдем в великолепные города».

О, это ни с чем не сравнимое чувство – момент понимания, что войдешь в женщину, к которой еще даже не прикасался. Я призвал на помощь пять лет углубленного изучения французского и выдал стихотворную цитату как раз к месту – просто великолепно! Но еще прекраснее было выражение лица Анны, эта неотразимая смесь недоумения и вспыхнувшего желания, характерная для женщин определенного типа, когда они вдруг попадают под чары мужчины менее привлекательного, чем они. Между нами пробежала такая искра, что мы лишь чудом не проигнорировали просьбу кузины Эстер и не удрали вдвоем, бросив ее сумку на произвол судьбы.

Вернувшись, Эстер обнаружила, что Анна уже пьет гордо купленный мной мартини. Нас представили друг другу, и Эстер выразила свое неудовольствие моим обществом, с подчеркнутым раздражением роясь в сумочке в поисках кошелька, «который вечно где-то прячется».

– Не волнуйся. – Анна придержала ее за локоть. – Я заплачý.

На мой взгляд, это было элегантно сформулированное предложение отвалить. Эстер покраснела и злобно зыркнула на меня.

– А, ясно, – произнесла она. – Ну что ж, спасибо. До пилатеса хоть дойдешь?

– Конечно.

– Ну ладно. – Эстер застегнула плащ, смахнула пылинку с воротника, всем своим видом показывая Анне, что у той есть последний шанс. – Если что, звони.

Анна улыбнулась:

– Конечно.

И любезная кузина наконец предоставила нас самим себе. В тот вечер Анна меня не поцеловала и ясно дала понять, что ни о каком сексе не может быть и речи – хотя упомянула, что остановилась в гостинице, не желая любоваться на пьяных однокашников Эстер, разгуливающих голышом по общежитию. В этом я увидел изощренную жестокость: она ведь признала, что в ее распоряжении есть нейтральная территория, – но раз уж я сам приписал себе «пылкое терпение», пришлось соответствовать.

Смирившись с тем, что вечер завершится куском пиццы и сеансом рукоблудия, я спросил Анну про ее планы на завтра. И выяснил, что она уезжает. Вернется в Провиденс через три недели, чтобы посмотреть какую-то постановку с участием Эстер. Для моего утомленного виски разума три недели были практически равны бесконечности, и я еще раз поинтересовался возможностью заглянуть к ней в гости. Она отказала. Я предложил вместе позавтракать. Она поразила мое воображение ответом, что предпочитает проводить утро наедине с собой. Не зная, что еще предпринять, я спросил разрешения проводить ее до вокзала. Выяснил, что ее гостиница «Билтмор» расположена от него в каких-то двух кварталах. Быстро произвел и озвучил следующие расчеты: если объехать каждый квартал по три раза, получится целых шесть кварталов, а это в случае пробок и плохой погоды гарантирует от десяти до двенадцати минут, проведенных вместе. Обезоруженная, она согласилась.

На другой день у поезда она поцеловала меня. Призналась, что для нее проводить до вокзала – жест очень интимный, так уж она старомодна. Тут я не мог не согласиться: я тоже чувствовал себя жутко старомодным, провожая на вокзал девушку, с которой даже не переспал. Она заметила, что находит мое чувство юмора чудовищно примитивным и не всегда неуместным. Мы договорились встретиться через три недели. Прощаясь, я поцеловал ей руку – просто чтобы ее позлить. Это было в ноябре. В августе мы поженились.

Если кому-то и удастся продлить головокружительную стадию щенячьего восторга, характерную для первых месяцев ухаживания, на многие годы, на всю жизнь, до самой смерти, не рухнет ли эта любовь под тяжестью шока от собственного долголетия?

Я больше не люблю ее. Но как же я ее любил. В Америке мы были два сапога пара. Белые вороны. Заговорщики. Соучастники. В нашей речи слышался акцент. Наша одежда была сшита по индивидуальной мерке. Анна круглый год носила шпильки, я завел привычку обматывать шею черно-золотой версией американского флага вместо шарфа. Мы пили красное вино и устраивали воскресные обеды с йорк-йоркширским пудингом. Мы практиковали глубокий петтинг в читальном зале библиотеки Рокфеллера. Я подружился с университетской командой по лакроссу, Анна тоже нашла себе тусовку. Несмотря на свою привлекательность, ей было сложнее сходиться с людьми, чем мне, – мое обаяние было более доступно. Мы довольно много времени проводили порознь, но по-своему оставались неразлучны.