Борис Фальков - Горацио (Письма О. Д. Исаева)

Самоуверенный Гор полагает, что самое простое — решить всё это разом. Дефицит ещё не коснулся, как видно, его главной добродетели: самовлюблённости. Поэтому он следует проторенными им самим, проверенными путями. То есть, для начала подменяет противоречивое понятие «бестелесный бегемот» — названием «Четвёртый Путь». Для места действия же, отправной и конечной точки всех путей, четвёртые они или десятые, известной всем обжорки, он подбирает эвфемизм «Пятый Рим». Место, таким образом, очищено, можно приступать к смерти главного героя… И вот, отхлёбывая из кружки местное пиво, Гор диктует себе окончание своей хроники так:

— По истечении года Амлед испрашивает у короля Марка — вот для чего Марк не сразу переселяется в бестелесное царство Артура! — разрешение на путешествие и отправляется на родину. По прибытию в Ютландию он поит гостей дяди до полусмерти, обжигает на открытом огне крючья, сцепляет ими пьяниц друг с другом, а также — свой меч с ножнами, но гвоздём, затем спокойно поджигает крышу и взыскивает с Фенгона кару, причитающуюся за убийство отца. Будучи при этом и сам убит. Мораль: он заставил нас недоумевать — чего в нём было меньше, храбрости или ума… Пожалуй, мораль стоит того, чтобы её записали дважды.

— Повремени-ка, — останавливает Гора Амлед. — Из сказанного тобою следует, что увечья и смерть суть лучшие средства излечения от всех болезней души и тела. Но это ведь не твоя, а моя мысль. Твоя же мысль: таким средством является любовный напиток, я прекрасно это помню. Теперь ты скрываешь её, не упоминаешь о напитке вообще… Кстати, я помню также, что ты и раньше говорил о нём очень осторожно. Скажем, ты утаил его рецепт, а в хронику подсунул вместо рецепта способ его употребления. Больше того, ты подсунул эпитет, поэтическую блёстку вместо рецепта, эвфемизм! Точно так же ты поступил и с рецептом китайской взрывчатки. Что там, ты подсунул вместо рецептов СРАВНЕНИЕ, ты сравнил одно с другим! У тебя на табличке нацарапано: «сердце Изольды взорвалось с грохотом, подобно порошку, называемому несведущими людьми китайским». И всё. Между тем — по твоему же утверждению — все эти презренные поэтические приёмы присущи мне. Не тебе, творцу эпических саг, а мне, лирическому скальду. Что ж это значит? Это значит, ты меня обираешь, ты лишаешь мой образ контуров, мяса, тела. Ты — предатель, это уже установлено, но… не вор ли ты вместе с тем? Ты покушаешься на мою жизнь, на моё бессмертие, эпик, вместо того, чтобы зафиксировать меня навечно в человеческой памяти, в назидание потомкам! Ведь когда и я потеряю реальные очертания, подобно твоему мифическому бегемоту, единственной реальностью останется твой текст — только он, и ничего больше!..

— Ну да, таким образом моя хроника станет литературным фактом, — не без самодовольства подтверждает Гор. — А это более значительный факт, чем какие-то рецепты, чем… промышленное использование открытий. Предсказываю: непонятый, этот факт принудит всех позднейших авторов комментариев выбрасывать Гамлета, как предмет в повествовании вполне лишний, с корабля, плывущего ещё в Англию… Принудит не впускать его в Британию вообще. Что касается другого предмета комментариев, самой хроники, то у хроники, как и у её двойника жизни, автора нет. Если не считать автором Бога.

— Не всех принудит, — замечает принц, — тому порукой вот этот самый твой текст. Итак, хотя автора хроники нет, но по меньшей мере — есть же хроника! И потому займёмся тем единственным значительным её персонажем, которого кто-то собирается оставить в живых. Назовём этого кого-то всё же автором, для удобства… Одним эвфемизмом больше — что за беда! Что же сообщает автор хроники о записывающем её, о писце, о тебе, Гор?

— Ну, не каждый текст обязан иметь автора, — уклоняетcя от ответа Гор. По моему мнению, вообще невозможно разобраться в том, кто чего автор. Придётся разбираться без конца. Остановимся же на очевидном: вы видите, принц, что пишу я? Значит…

— Автор — ты же?

— Я свидетель, — скромно опускает глаза Гор. — Я имею в виду — остановимся на том, что автор неизвестен.

— Нет, не остановимся! Итак, твоя хроника — по твоему же утверждению вставной роман неизвестного автора в этот текст. Но по отношению к её двойнику, истории, она же — плохо подогнанное платье. Вот ты, пусть и не автор, собираешься меня хоронить как собаку, позорно закапываешь меня в землю, втаптываешь в скверную грязь, которая всегда грязь, осень на дворе или весна: под звуки пьяного оркестрика, в сопровождении обнищавшего рыцаря, который клянчит у прохожих подаяние, пользуясь удобным случаем… А ведь в начале хроники меня ожидало блистательное царство Артура, и меня, собственно, уже отправляли туда как воина! Кому выгодны такие превращения, такие изменения текста, ответь! И мы ответим на вопрос: кто всего автор.