Евгений Мин: Ценный подарок (сборник)

— Спокойно, спокойно, — уговаривал он себя. — Она непременно найдется. Наверное, она на антресолях.

Осмотр антресолей не дал ничего. Там был Костин спортивный инвентарь и гора непрочитанных книжек, с дарственными надписями товарищей по перу.

— Где она может быть, где? — стонал Копьев. — Женщ-щина, — шипел он, — это ее проделки. Она унесла бумагу в свою контору и пустила на канцелярщину. Хорошо, я поговорю с ней…

Он кинулся в кабинет, включил телефон и дрожащим пальцем набрал служебный номер телефона жены.

— Слушаю, — отозвался приятный женский голос.

— Это ты, Варвара!.. — прохрипел в трубку Копьев и, не дав жене ответить, стал громко, быстро говорить, давясь словами. — Варвара! Как же так?! Где бумага?.. Допустимо ли?..

Жена мягким, размеренным голосом, каким обычно говорят опытные учительницы с трудновоспитуемыми детьми, попросила его не волноваться и рассказать, что случилось. Копьев, вспомнив, что он не только прозаик, но и член правления организации, взял себя в руки и почти связно рассказал о печальном происшествии.

— Милый, — ласково сказала жена, — какой ты забывчивый! Неделю назад ты подарил последнюю пачку «шведки» Ляле Камерницкой, твоей ученице, пожелав ей литературного успеха.

— Было, — согласился Копьев, — но ты могла бы удержать меня.

— Я пыталась, но ты сказал, что это не мое дело.

— Наверное, я пошутил, — оправдывался Ярослав Иванович. — Впрочем, не будем ворошить прошлого. Что же делать сейчас? У меня творческий взрыв.

— Дорогой мой, это очень просто: пойди в хозяйственный отдел вашей организации.

— Эврика! — вскричал Копьев и, не попрощавшись, положил трубку.

В хозяйственном отделе организации не было никого, кроме сторожа, который, воткнувшись всем телом в телевизор, смотрел повторение хоккейного матча, передававшегося вчера вечером.

— Здравствуйте, Александр Ефимович, — вежливо приветствовал его Копьев.

— Ах ты, тудыть твою в качель! — вскричал сторож. — Обратно Баранчиков скиксовал. Нет, ты смотри, что «спартачки» делают!

Копьев был чужд хоккейным баталиям, его занимала одна жгучая мысль, поэтому, не разделяя накала страстей Александра Ефимыча, он всячески постарался вывести его из сомнамбулического состояния. Наконец сторож сказал волчьим голосом:

— Чего нужно? — и посмотрел на члена правления так, будто видел его в первый раз.

— Где все ваши? — требовательно спросил Копьев.

— Кто где. Кто заседает, а Ия Герасимовна рожает.

— Такая старуха?!

— Так это же не она, а ейная внучка. Ия Герасимовна болеет за нее. Это еще потрудней будет, чем рожать. Смотри-ка, Кустиков долбанул клюшкой Харламова! За это с поля удалять нужно. А судья чего моргает?!

Положение на хоккейном поле складывалось сложное, но Ярослава Ивановича это ничуть не интересовало.

— Хорошо, — нетерпеливо сказал он, — пусть рожает, пусть болеет, пусть делает что хочет, мы обойдемся без нее. Сейчас вы откроете чулан и выдадите мне две пачки шведской бумаги.

— Как? — впился в него свинцовыми дробинками глаз сторож. — Чего ты толкуешь?

— Откроете чулан и выдадите мне две пачки шведской бумаги, — громко повторил Ярослав Иванович.

— А ты не кричи, — обиделся Ефимыч, — в нашем семействе глухих не было. Дед Варфоломеич до девяноста лет дотянул, а слышал, как между обоями тараканы шуршат. Открыть, говоришь, тебе чулан? Это через чего же?

— Неужели не понимаете, мне нужна шведская бумага!

— Тебе надобна, а мне на грабеж идти?

— Какой грабеж? Ключ у вас от чулана есть?

— Непременно имеем.

— Выдайте мне бумагу, а я вам — расписку, и деньги заплачу.

— Деньги, — вздохнул Ефимыч, — нет уж, не приспособлен я деньги при себе иметь. Могу их пустить не по назначению.

— Хорошо, — рассердился Копьев, — тогда возьмите расписку, а мне — бумагу!

— Не дам, — тупо сказал Ефимыч, — не могу я народное добро посторонним раздавать.

Ярослав Иванович побледнел.

— Что вы несете! Какой я посторонний, я — член правления!

— А это нам не к делу, — сказал Ефимыч и встал у чулана с бумагой, как часовой у порохового погреба. — Мы только завхозотделом товарищу Бубликову и председателю Толоконцеву подчиняемся, а другие-разные нам ни к чему.

— Ах вы!.. — разъярился Копьев. — Это я-то разный! Ну, погодите, вы еще поплатитесь!..

С этими словами он выскочил на улицу.

В расстегнутом пальто автор семи романов, трех повестей и шести непоставленных пьес мчался в здание правления, расположенное неподалеку от хозяйственного отдела. Резкий мартовский ветер со снегом бил ему в лицо, кинжалы сосулек угрожающе свисали с крыш, и, если бы это увидела Варвара Михайловна, ужас пронзил бы ее трепетное супружеское сердце.