Сабина Грубер: Неприкаянные

Словно вуайер, стоял я перед лавкой Туркетто и смотрел на их окна. Да что мне за дело — Рита теперь счастлива.

Узкие переулки все похожи друг на друга и все выходят на какую-нибудь площадь, к мосту. Я бреду наугад в скудном свете. Как ей удалось так быстро и так хорошо здесь сориентироваться.

Только в Вене она заблудилась, потому что прилагала ко всем другим местам и городам масштаб Венеции. Ей хотелось пройтись пешком, и она плохо рассчитала. Расстояние на плане, казалось, требовало всего десяти минут ходьбы, на самом деле оно заняло более получаса. В Венеции, как она однажды рассказывала, ориентирами ей служили латунные таблички на дверях, витрины магазинов, а особенно — запущенные фасады домов и статуи Мадонны в нишах. На площадях, откуда отходило несколько переулков, какое-то запомнившееся ей платье или жакет в витрине, попавшейся на пути туда, нередко помогали ей решить, верный ли она выбрала путь обратно. Вена действует ей на нервы: одинаковые магазины, быстро следующие один за другим, вывески, рекламные щиты, светящиеся буквы, плакаты и афишные тумбы сбивают ее с толку, безнадежно лишая способности ориентироваться.

Промчался катер, и вода в канале приходит в движение, вскипает, громко бьет в каменные стены. Под мостом плывут по течению очистки овощей. Возможно, я найду его на рыбном рынке.

Не стоит тебе с ним связываться, сказала вчера Мария, когда мы, оставив материк позади, переезжали по мосту в город. Люди оскорбленные и сломленные опасны, ведь они понимают, что дошли до края. Потом она снова углубилась в свою книжку о живописи в Венеции и показала мне «Грозу» Джорджоне.

Килограмм муската. Пока ты копаешься в поисках мелочи, продавцы успевают положить тебе в пакет мятые, перезрелые ягоды, прикрыв их сверху самыми лучшими.

Живи здесь, и они будут к тебе добры, сказала Рита во время одного из моих первых походов на рынок. Если овощи на дне корзины однажды не окажутся гнилыми, а корешок салата будет зеленым до самой сердцевины, то можно не уезжать, значит, ты уже пустил корни, ты принят. Спустя несколько лет она пришла к другому выводу.

Эннио не стоит на обычном месте, нет его и в заднем ряду. На Кампо-де-ле-Бекарие строят ларек для торговли хозяйственными товарами. Женщина, что теперь дегустирует вина и делает закупки для Джулиано, была обречена до конца своих дней торговать здесь рыбой. Рита правильно сделала, что уехала из Венеции.

Опять один из них кричит и поворачивает за угол со своей тачкой. Там, где начинается аркада, лежит развернутая картонная коробка, рядом стоят пустые винные бутылки. Босколо и Мино здесь, как видно, тоже уже нет: новые лица, новые голоса.

На другом берегу Большого канала причаливает вапоретто первой линии, еще немножко, и поднятые им волны докатятся до рынка.

Загляни ко мне, сказала Рита по телефону, и я из редакции поехал к ней, хотел сообщить, что в этом году они опять посылают меня в Венецию, хотел спросить, не могу ли я что-нибудь для нее сделать. В винном магазине находился только один клиент, который в консультации не нуждался, так что у нас было время поговорить. Она налила мне стакан «шильхера», спросила, не хочу ли я есть, и без умолку болтала. Джулиано сейчас в Кормоне, заднюю комнату надо покрасить заново, не знаю ли я кого-нибудь ей в помощь, одна она здесь в обеденные часы уже не справляется.

Душевное равновесие всегда опирается на твердый порядок вокруг, пусть большею частью лишь мнимый, так зачем мне, думал я про себя, вырывать ее из этого понемногу вновь обретенного спокойствия. Ей стоило тогда таких больших усилий оторваться от окружавших ее предметов, от памятных вещей, фотографий, скатерок и ваз, которые она собрала за все эти годы и весомость которых, как выяснилось в Вене, мы оба недооценили.

Она бы охотно уехала раньше, отступила бы, пусть и бранясь, и со скандалом, если бы дело было только в том, чтобы оставить Эннио. Но она привязалась к бесполезным, ничего не стоящим вещам, к квартире, которая хотя ей и не принадлежала — Эннио она не принадлежала тоже, — но на которую она как бы нажила некое право, право называть ее «своим домом».

В тот вечер, когда мы вернулись из Клагенфурта, я как раз надел кроссовки, чтобы пробежаться по Пратеру, она позвала меня к себе в комнату. Она не плакала, но выглядела подавленной и слишком слабой для того, чтобы встать. Она уверена, что Пиа нарочно прислала только два пуловера, ибо считает ее мошенницей, потому что уезжая она прихватила все деньги. Но ведь мне было некуда отступать — голос у нее делался все тише, — некуда нести свою боль. С годами наряжаешь свою квартиру, устраиваешься в ней поудобней; каждый квадратный сантиметр — это представление о чем-то и какая-то надежда. Она бежала в никуда, а в этом «никуда» деньги все же хоть какое-то утешение.