Гор Видал - Майра

Выпив сухого мартини после ланча (подозреваю, у Летиции проблемы с алкоголем), мы прослушали запись Мэри-Энн – она исполнила несколько песен сороковых годов, отобранных мной и аранжированных мисс Клафф. Летиция слушала, прикрыв глаза. Когда запись окончилась, она снова попросила фотографию. Я дала, и Летиция долго ее изучала.

– Хорошо, – сказала она, – я встречусь с ней. Договоритесь с моим секретарем – любое свободное время на следующей неделе. – Летиция поставила ногу на скамеечку в стиле эпохи Регентства. – Почему вы проталкиваете это дитя?

– У нее есть талант. Таких немного.

– Но согласно вашей теории это может обернуться против нее. И если позволите приватный вопрос: может, у вас есть причины более личного свойства?

Впервые за долгие годы я смутилась.

– Если вы имеете в виду, что я пытаюсь ее сплавить, то это не так. Абсолютно. Наоборот, я заинтересована в ней из-за ее приятеля, который куда-то исчез из города, и мне ее жаль…

– Видите ли, нет ничего плохого в том, чтобы устранить соперницу.

Летиция в задумчивости пускала дым кольцами. На мгновение мне показалось, что она все же не одобряет этого. Однако она быстро дала понять, что мое первое впечатление о ней было совершенно правильным.

– Эта кровать, – она показала на балдахин, поддерживаемый резными столбами, – знакома едва ли не с каждым жеребцом в этом городе из тех, кто хотел стать актером. Я вас шокирую?

– Можете ли вы меня шокировать, если мы с вами так похожи? Новые американские женщины, использующие мужчин, как те когда-то использовали женщин.

– Господи Иисусе, Майра, вы очень сообразительны! Какую бы мы могли составить команду! Вы уверены, что не хотите еще мартини? В шейкере уже одна вода. Ну, тогда я выпью, – она налила себе полный бокал. – Послушайте, дорогая, если вы встретите кого-либо действительно интересного среди этих бесталанных малышей Бака, посылайте его побеседовать с Летицией.

– С удовольствием.

– И вы заходите тоже, – Летиция одарила меня ослепительной улыбкой, на что я ответила не менее ослепительной. Встретились две властные женщины, и не родился еще мужчина, который был бы способен выдержать наш объединенный натиск. Мы испытывали взаимное расположение с первого момента нашей встречи, и, хотя теперь было ясно, что моя задача – поставлять ей жеребцов, перспектива быть использованной в таком качестве нисколько меня не беспокоила. Женщины вроде нас должны помогать друг другу, дабы противостоять объединенному вражескому фронту. Тем более что в ответ на мою услугу она попытается найти работу для Мэри-Энн. В общем, я не испытывала такого удовольствия от какой-либо встречи, с тех самых пор как доктор Монтаг предложил нам свои услуги в «Голубой сове».

Является ли тщательное описание всего и вся положительным свойством? Этим вопросом задавались еще французские романисты. Ответ здесь, как и на многое другое, – «ни да ни нет». Вероломство слов общеизвестно. Я пишу, что мне «нравится Мэри-Энн». Но что это значит? Ровным счетом ничего, потому что я не могу сказать, чтобы она была мне приятна всегда или какое-то время во всех отношениях. Если придерживаться абсолютной точности (а этого требует наш научный век), я должна сказать, сидя сейчас в своей комнате за ломберным столом в старой пижаме Майрона, что мне нравятся ее глаза и ее голос, но не ее рот (слишком маленький) или руки (слишком грубые). Я могла бы исписать кучу страниц, излагая все свои «за» и «против», и так и не прояснить читателю, что же я ощущаю сейчас, в семь часов вечера двенадцатого марта. Невозможно разложить по полочкам, что чувствует, человек в некий конкретный момент в связи с неким конкретным предметом или явлением, и может, самым мудрым будет никогда не воспринимать никакой предмет иначе, как многообразие, воплощенное в конкретной форме.

Что думает обо мне Мэри-Энн? Я могу не более чем гадать на этот счет или, скажем иначе, могу только предполагать, как бы она сама ответила себе на этот вопрос: нравлюсь я ей или она испытывает ко мне враждебные чувства, я привлекательна или вызываю отвращение, преувеличивает ли она собственную значительность или готова на самопожертвование, – все это сплелось в клубок, в котором невозможно выделить главное – явное стремление человека властвовать над другим. А ведь это важнейший человеческий показатель, остальное – приложение.

Доктор Монтаг все еще пытается время от времени подвергать сомнению мою теорию. Однажды он заговорил о материнском инстинкте как о том, что не подразумевает власть. Разумеется, он не прав в самом прямом смысле мать по своему усмотрению может дать ребенку сиську (или бутылочку) – источник жизни, а может отобрать. Если существуют примеры более полной власти одного человека над другим, то мне они неизвестны. Разумеется, большинство людей скрывают свое стремление к власти, в том числе и от самих себя. Тем не менее желание господствовать неизменно и неумолимо. Взять того милого, внешне абсолютно неагрессивного человека, произносящего свои совершенно дурацкие шутки, заставляющие людей смеяться. В определенном смысле он имеет такую же власть над людьми, как, скажем, Гитлер: в конце концов его слушатели смеются тогда, когда он их заставляет. И так происходит всегда и везде, на любом уровне. Моя уникальность – просто результат самопознания. Я знаю, чего я хочу, и я знаю, что я есть. Я – свое собственное творение, и сейчас я готовлюсь совершить прорыв в ту область, в которую я до смерти Майрона могла заходить только в мечтах. Теоретически уже разрушив идол мужской силы, я должна теперь разбить его практически – в лице Расти, который опять появился в городе.