Элена Ферранте - Моя гениальная подруга

— На этом? — скептически улыбнулась Лила и протянула мне книгу Сарраторе.

Книгу ей отдал Антонио, старший сын Мелины, чтобы подальше убрать с глаз матери. Я взяла томик в руки. Книга называлась «Испытание безмятежностью». На обложке красноватого цвета была изображена гора, над вершиной которой сияло солнце. При виде имени автора — Донато Сарраторе — меня захлестнул восторг. Я открыла книгу и вслух прочитала написанное от руки посвящение: «Мелине, которая подпитывала мою песню. Донато. Неаполь, 12 июня 1958». От волнения у меня по затылку, от самых корней волос, побежали мурашки.

— У Нино тоже будет машина! И покрасивее, чем у Солара, — сказала я.

Лила не отрываясь смотрела на книгу, которую я держала в руках.

— Поглядим… — пробормотала она. — Пока от этих стихов один вред.

— Почему?

— Прийти к Мелине Сарраторе смелости не хватило. А вот книгу он ей послал.

— Что в этом плохого?

— Не знаю… Но Мелина его ждет. Если он так и не придет, она будет страдать еще больше, чем прежде.

Как прекрасно она говорила! Я смотрела на ее белоснежную, без единого прыщика, гладкую кожу. Смотрела на ее губы, на изящные уши. «Да, — думала я, — кажется, она меняется, и не только внешне: она и ведет себя по-другому». Мне пришло в голову, что она не просто умеет хорошо говорить, она, как я сформулировала бы сегодня, развивает в себе дар, который я знала за ней и раньше: взять факт и создать вокруг него напряжение; только теперь она овладела этим умением гораздо лучше, чем в детстве. Она делала краски реальности ярче, с помощью слов насыщая их новой энергией. Еще я поняла, что тоже обладаю такой способностью: я пробовала делать, как она, и у меня получалось. «Вот в чем, — думала я, — мое отличие от Кармелы и всех остальных: когда она говорит со мной, я загораюсь вместе с ней, здесь и сейчас. Какие у нее красивые, сильные руки, сколько изящества в движениях, какой выразительный взгляд!»

Пока мы с Лилой рассуждали о любви, мое удовольствие от беседы омрачила только одна внезапно вспыхнувшая неприятная мысль. Я сообразила вдруг, что ошиблась: коммунист и сын убийцы каменщик Паскуале пошел сюда со мной не ради меня, а ради Лилы; ему просто нужен был повод ее увидеть.

От этой мысли у меня на миг перехватило дыхание. Но тут вернулись Рино и Паскуале и прервали наш разговор. Паскуале, фыркнув, признался, что удрал со стройки, не спросив разрешения у бригадира, и теперь ему надо срочно возвращаться на работу. Он снова, словно не в силах противиться сам себе, посмотрел на Лилу долгим внимательным взглядом, как будто пытался без слов сказать ей: «Я рискнул только ради тебя», а потом обернулся к Рино:

— Пойдемте в воскресенье танцевать к Джильоле? Ленучча тоже будет. Вы как?

— До воскресенья еще далеко, — ответил Рино. — Мы подумаем.

Паскуале в последний раз посмотрел на Лилу, которая так и не обратила на него внимания, и ушел, даже не спросив, иду я с ним или нет.

Я страшно разозлилась и от злости принялась чесать щеки в самых воспаленных местах, пока не опомнилась и не заставила себя прекратить. Рино достал из-под скамьи то, что они спрятали, когда мы пришли, а мы с Лилой снова заговорили о книгах и о любви. Мы обсуждали Сарраторе и связанное с ним помешательство Мелины. Что будет дальше? Какую еще реакцию вызовет в женском сердце книга — даже не стихи, а книга сама по себе, ее название, обложка и напечатанное на ней имя автора? Мы так увлеклись, что Рино в конце концов не выдержал и крикнул:

— Да замолчите вы или нет? Лила, давай работать! Сейчас отец вернется, а мы ничего не успели.

Мы замолчали. Я посмотрела на предмет, который Рино достал из-под скамьи и поставил перед собой, посреди груды подошв, кусков кожи, ножей, шил и прочих инструментов. Это была деревянная заготовка для обуви. Лила сказала, что они с Рино хотят сшить мужские походные ботинки. Ее брат пришел в страшное волнение и заставил меня поклясться здоровьем моей младшей сестры Элизы, что я никому об этом не проболтаюсь. Они работали тайком от Фернандо. Материал Рино купил у друга, работавшего на кожевенной фабрике неподалеку от моста Казановы. Работали урывками, когда не видел отец. Стоило им заговорить с ним об этом, Фернандо принимался орать и выгонял Лилу из мастерской, а Рино грозился убить, потому что тот в свои девятнадцать забыл, что значит уважение к отцу, и вообразил, что хоть на что-то способен без его помощи.

Я делала вид, что с интересом слушаю про их секретное предприятие, хотя на самом деле испытывала горечь обиды. Лила с братом доверились мне и посвятили в свою тайну, но я все равно оставалась только наблюдателем: опять Лила затевает что-то важное без меня. Но главное, как после нашей волнующей беседы о любви и поэзии она могла взять и выпроводить меня за дверь? Неужели какие-то ботинки значат для нее больше? Мы с таким пылом обсуждали любовь Сарраторе и Мелины. Мне не верилось, что куча кожи и груда инструментов может увлечь кого-то больше, чем история страдающей от любви женщины. При чем тут вообще какая-то обувь? На наших глазах творилась настоящая драма с обманом доверия, изменой и страстью, переплавленной в стихи, будто мы вместе читали роман или смотрели, прямо тут, в подсобке, а не в церковном кинозале, захватывающий фильм. Мне было очень обидно уходить потому, что она предпочла затею с ботинками нашим разговорам; потому, что она умела обходиться без меня, а я без нее — нет; потому, что у нее были свои дела, в которых я не могла принять участие; потому, что Паскуале был уже достаточно взрослым парнем, чтобы самому увидеться с ней, не прибегая к моей помощи, а дальше они могли делать, что им заблагорассудится: тайно обручиться, целоваться и трогать друг друга, как жених и невеста. Наконец, потому, что она все меньше нуждалась во мне.