Элена Ферранте - Моя гениальная подруга

— Я не смогу. Родители не отпустят.

— Что ты получила по латыни?

— Девять.

— Точно?

— Да.

— Хорошо, я поговорю с твоими родителями.

Я собралась уходить. Надо сказать, она меня напугала. Если бы Оливьеро в самом деле пришла ко мне домой и начала убеждать отца и мать отправить меня учиться дальше, опять начались бы скандалы, а мне этого совсем не хотелось. Я предпочитала, чтобы все шло так, как идет: я помогала бы матери, работала в канцелярском магазине, смирилась с прыщами, с тем, что я некрасивая, была бы, по выражению Оливьеро, здоровой и пышной, работала и жила в нищете. Разве не так уже три года жила Лила, не считая ее сумасшедших фантазий?

— Большое спасибо, синьора, — сказала я. — До свидания.

Но Оливьеро не отпустила меня, взяв за руку.

— Не трать время на этого, — сказала она, указывая на Паскуале, который меня ждал. — Он каменщик и никогда не пойдет дальше. К тому же он из скверной семьи: его отец коммунист и убил дона Акилле. Я категорически не желаю видеть тебя с ним. Наверняка он тоже коммунист, как и отец.

Это слово — коммунист — застряло у меня в голове. Для меня оно было лишено значения, но учительница поставила на нем позорное клеймо. Коммунист, коммунист, коммунист. Звучало как колдовское заклинание. Коммунист и сын убийцы.

Паскуале догнал меня за углом. Мы, по-прежнему смеясь, вместе дошли почти до самого дома и договорились на следующий день встретиться и пойти в обувную мастерскую, вручить книги Лиле и Рино. На прощание Паскуале сказал, что в воскресенье они с сестрой и с кем-то еще собираются у Джильолы, будут учиться танцевать. Он спросил, не хочу ли я к ним присоединиться, можно с Лилой. Я открыла рот от удивления. Я знала, что мать ни за что меня не отпустит, но все равно сказала: «Хорошо, я подумаю». Он протянул мне руку: я, не привыкшая к таким жестам, растерялась, слегка коснулась его руки, жесткой и шершавой, и сразу же отдернула свою.

— Ты всегда будешь работать каменщиком? — спросила я, хотя и без того знала ответ.

— Да.

— Ты коммунист?

Он посмотрел на меня в растерянности.

— Да.

— И ты навещаешь отца в Поджореале?

Он сделался серьезным:

— Когда могу.

— Пока.

— Пока.

Учительница Оливьеро в тот же день явилась ко мне домой без предупреждения, ввергнув отца в глубокое смятение и рассердив мать. Оливьеро клялась, что устроит меня в ближайшую от дома классическую гимназию и лично снабдит всеми нужными учебниками. Потом она, строго глядя на меня, наябедничала отцу, что видела меня с Паскуале Пелузо, то есть в неподходящей для меня, подающей такие надежды, компании.

Родители не посмели с ней спорить. Мало того, они торжественно пообещали, что запишут меня в гимназию, а отец, нахмурившись, сказал: «Лену́, больше никогда не смей разговаривать с Паскуале Пелузо». Прежде чем проститься, учительница, все так же в присутствии родителей, спросила меня, что делает Лила. Помогает отцу и брату, сказала я, приводит в порядок счета, занимается магазином. На лице учительницы появилась злобная гримаса.

— А она знает, что ты получила девять по латыни?

Я кивнула в знак согласия.

— Скажи ей, что теперь ты будешь учить еще и греческий. Обязательно скажи.

Она церемонно попрощалась с моими родителями.

— Эта девочка, — воскликнула она напоследок, — обязательно оправдает наши лучшие ожидания!

Вечером мать злилась, что волей-неволей придется отправить меня в школу для богатых, иначе Оливьеро ее допечет, а в отместку будет придираться на экзаменах к маленькой Элизе; отец сказал только, что, если узнает, что я опять виделась с глазу на глаз с Паскуале Пелузо, переломает мне ноги, — как будто дело было в Паскуале Пелузо. И тут мы услышали крик, такой громкий, что все замолкли на полуслове. Кричала Ада, дочь Мелины, она звала на помощь.

Мы подбежали к окну: во дворе царила страшная суматоха. Мелина после переезда Сарраторе в принципе вела себя нормально — конечно, была немного подавленной, но в целом ее странности были вполне безобидными: например, убирая подъезды, она громко пела, а грязную воду из ведра выплескивала в окно, не заботясь, что может кого-то облить. Но теперь с ней случилось обострение, на сей раз что-то вроде приступа счастья. Она смеялась, прыгала на кровати, задирала юбку, показывая испуганным детям трусы и тощие бедра. Матери поведали об этом соседки, как и она, высунувшиеся в окна. Нунция Черулло и Лила выбежали во двор, узнать, что происходит, и я тоже попыталась прошмыгнуть за дверь, к ним, но мать не пустила. Она причесалась и прихрамывающей походкой двинулась самолично разбираться, в чем дело.