Элена Ферранте - Моя гениальная подруга

Однажды утром, в мае, меня догнал Джино и спросил — не нахально, а, наоборот, волнуясь, не хочу ли я стать его девушкой. Я ответила, что не хочу, — от злости, из желания отомстить и от смущения, хотя тот факт, что в меня влюбился сын аптекаря, наполнил меня гордостью. На следующий день он задал мне тот же вопрос и продолжал задавать до самого июня, когда, немного позже, чем предполагалось, — у родителей возникли какие-то сложности, — мы, нарядившись в белые, как у невест, платья, все же приняли первое причастие.

Как были, в этих платьях, мы задержались на церковном дворе и сразу после причастия завели грешный разговор о любви. Кармела не могла поверить, что я отвергла сына аптекаря, и поделилась этим с Лилой. А вот Лила меня поразила — не развернулась, чтобы уйти, всем своим видом говоря: «Да кого это волнует?», а очень заинтересовалась. И мы заговорили об этом втроем.

— Почему ты ему отказала? — спросила Лила на диалекте.

— Потому что я не уверена в своих чувствах.

Я ответила на литературном итальянском. Мне хотелось произвести на нее впечатление и дать понять, что, даже если я трачу время на обсуждение мальчишек, я все-таки не Кармела.

Эту фразу я прочитала в «Мечте» и запомнила. Лилу она поразила. Мы продолжили разговор на языке книг, будто вступили в соревнование, как когда-то в младших классах. Кармеле пришлось довольствоваться ролью слушательницы. В один миг у меня пробудились мысли и застучало сердце: она, я — и красивая, правильно выстроенная речь. В средней школе мне не доводилось вести подобных бесед ни с учениками, ни с преподавателями. Это было восхитительно! Лила шаг за шагом убеждала меня, что в любви можно увериться, только подвергнув избранника суровым испытаниям. И, неожиданно перейдя на диалект, посоветовала мне согласиться стать девушкой Джино, но только при условии, что он все лето будет покупать мороженое мне, ей и Кармеле.

— Если не согласится — значит, это не настоящая любовь.

Я сделала, как она мне сказала, и Джино как ветром сдуло. Значит, это была не настоящая любовь, но я совершенно не расстроилась. Разговор с Лилой доставил мне такое удовольствие, что я собиралась целиком посвятить себя общению с ней, особенно летом, когда появится больше свободного времени. Мне хотелось снова и снова вести с ней такие же разговоры. Я опять почувствовала себя умной, как будто что-то легонько стукнуло меня по голове, воскресив нужные образы и слова.

Но продолжение истории оказалось не таким, как я ожидала. Вместо того чтобы укрепить отношения между мной и Лилой, тот разговор привлек к ней множество других девчонок. Совет, который она мне дала, запомнился Кармеле Пелузо, и та разболтала о нем всем. В результате дочь сапожника, у которой не было ни груди, ни месячных, ни поклонников, за несколько дней стала в нашем кругу главным экспертом по любовным делам. Она в очередной раз изумила меня, охотно согласившись на эту роль. Если она не была занята дома или в мастерской, значит, шепталась с кем-то из девчонок. Я проходила мимо, здоровалась, но она меня даже не слышала. Из разговора до меня доносилась лишь пара-тройка фраз, которые казались мне прекрасными и заставляли меня жестоко страдать.

Это были невеселые дни, кульминацией которых стало мое унижение; я должна была его предвидеть, но предпочитала делать вид, что ничего страшного не происходит. Альфонсо Карраччи перевели в следующий класс со средним баллом восемь, Джильола Спаньюоло получила семь, а у меня были все шестерки и четверка по латыни. Этот предмет мне предстояло пересдавать в сентябре.

На сей раз отец сказал, что продолжать учебу бессмысленно. Учебники стоили дорого. Покупка латинского словаря Кампанини и Карбони, даже подержанного, для нашей семьи была серьезной статьей расхода. Денег на репетитора тоже не было. Но главное — всем стало очевидно, что я не способна к учебе: младший сын дона Акилле перешел в следующий класс, а я нет, дочь кондитера Спаньюоло перешла, а я нет. Мне следовало смириться.

Я проплакала всю ночь и весь день, нарочно терзая себя. Я была старшим ребенком в семье, следом за мной родились два мальчика и еще одна девочка — маленькая Элиза. Пеппе и Джанни, мои братья, по очереди приходили утешать меня: то приносили фруктов, то просили поиграть с ними. Но я все равно чувствовала себя одинокой неудачницей и никак не могла успокоиться. А вечером ко мне подошла мать: я услышала ее шаги за спиной. Своим обычным резким тоном она сказала на диалекте: