Наталья Калинина - Что скрывают зеркала

– Сереж… – подняла она, возражая, руку. Но он будто и не заметил ее жеста.

– Да и поженились бы тут, в Испании твоей, – настойчиво продолжал он. – Это, кстати, сейчас модно – свадьба в Европе. Думаю, было бы круто. Такой банкет бы закатили! Слушай, я уже решил! Точно, куплю тут какую-нибудь домину. С видом на море.

– Сергей! – закричала Нора, взорвавшись. – Прекрати!

– А что? Что тебе не нравится? Детей родим, будем на море возить…

– У меня не будет детей! Не бу-дет! Не может быть! Слышишь?

– Почему? – осекся он, разворачиваясь к ней.

– Потому. Потому что я сделала неудачный аборт!

– Когда?

– Тогда!

– Погоди, ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать. Ничего. Ты меня вынудил.

– Да ты… – начал он.

– Осторожно! – закричала Нора, увидев, что Сергей, отвлекшись от дороги, съезжает на другую полосу, по которой опасно близко от них следует грузовик. Мужчина, поздно заметив громадину, резко ударил по тормозам, но избежать столкновения уже не удалось. Удар был не смертельно опасный, но машину отбросило, закрутило и вышвырнуло на другую полосу, куда выезжала с другой стороны огромная фура. И за мгновение до удара Нора еще успела подумать: «Ты ошибся, Фернандо. Мы ошиблись…»

Нет ничего после узла. Узел – это смерть.

Заключенная в тюрьму своего горя, она не выходила на улицу уже три дня. Потерявшись в черном мареве дыма и замкнувшись в упрямом молчании, Кира проводила дни, просиживая их на подоконнике и глядя на расплывающуюся под дождями серую акварель парка, но видела перед собой не знакомую картину, а узкий переулок и взметнувшиеся к небу ослепительно-яркие языки пламени. Отныне ее жизнь-нежизнь навсегда будет окрашена в черное и красное. Как странно, но именно сложение этих двух цветов в одной картине и пробуждали в памяти утраченные, казалось бы, образы. Вначале Кире вспомнилось, откуда взялись инопланетные безлюдные пейзажи с яркими цветами-подсолнухами и багровым морем. А следом потянулись ниточкой за иголкой другие воспоминания.

…Тихон в младенчестве не оправдал свое имя, и Кира первые месяцы его жизни в полной мере хлебнула бессонных ночей. К тому же сын просыпался очень рано: в шесть утра он уже был весел и полон сил. Но в десять начинал хныкать, сонно тереть глаза и тянуть к матери ручки. Кира, с нетерпением дождавшись этого момента, укладывала уставшего сына в свою кровать и вила гнездышко для них двоих из одеяла. Прижимая к себе теплое маленькое тельце и гладя сына по солнечной макушке, она кормила. Тихон ел сосредоточенно, неторопливо, легонько поглаживая ладошкой Киру по груди. И ее, уставшую за ночь и невыспавшуюся, убаюкивали невесомые поглаживания и тихое чмоканье и кряхтенье ребенка. Она закрывала глаза и зачастую проваливалась в сон раньше сына. Ее измученный постоянным недосыпом мозг выдавал ей абстрактные яркие картины, в которых никогда не присутствовали ни люди, ни звери – только цветы и пейзажи. Кира путешествовала по этим диковинным мирам и возвращалась в реальность, разбуженная гулением проснувшегося ребенка. И чувствовала себя уже полной энергии и настроения. Те странные неведомые миры, похожие на меняющиеся узоры в калейдоскопе, будто были ее персональным местом силы.

Найдя природу своих «калейдоскопных» сновидений, Кира вспомнила и другие моменты. Однажды она проснулась посреди ночи, но не от слез, а оттого, что ей приснилось имя собаки. «Звездочка!» – громко то ли сказала, то ли позвала Кира. И на какой-то хрупкий и тонкий, как затянувший лужу первый ледок, момент ей показалось, что сейчас с легким скрипом приоткроется дверь и в комнату войдет, постукивая когтями по паркету, молодой пес, которого она когда-то щенком подобрала у метро. Кира даже протянула в темноту руку, готовясь принять ладонью шерстяной собачий затылок. Но тут же, опомнившись, резко отдернула ее и села. Что стало с собакой, где она была сейчас, так и осталось неизвестным.

Еще ей часто вспоминался другой момент. Чьи-то ласковые руки крепко держат ее за плечи, не давая обмякшему телу упасть. Этот кто-то, кто стоит за спиной, ласково шепчет ей в затылок слова утешения. Тогда как Кира, рыдая, ругается. «Прости, прости, прости! – бормочет поддерживающая ее женщина. – Пожалуйста, прости!» – выкрикивает затем она, и вдруг, резко развернув Киру к себе, сжимает ее в отчаянном объятии и тоже разражается рыданиями. Они меняются местами: теперь Кира утешает плачущую и, крепко обнимая ее одной рукой, другой гладит женщину по спине. «Спасибо. Спасибо, спасибо», – талдычит Кира в ответ на многочисленные «прости». Но кто это был, с чем был связан тот эпизод и случился ли он после или до трагедии, Кира вспомнить не смогла. Может, если бы в этом воспоминании мелькнуло лицо той женщины, Кира смогла бы понять всю сцену.