Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Бал кончился, погас. Никому не было дела до передовой труженицы, которая стояла, прислонившись к сцене, и плакала. Что ей причиталось, все получила деньгами и словами. Что еще? Чем может помочь председатель, секретарь парткома, председатель профкома, если Гунтар ушел к швее?

Руки Центиса на плечах там, в зале, излучали спокойствие. Теперь он стоял в передней и неловко переминался. Пальто повешены. Смешно — столичный гость, инженер или что-то в этом роде из проектного института, не знал, что делать. Как бы ей хотелось, чтобы это увидел Гунтар.

— Прошу, будьте моим гостем.

В столовой на старом буфете стоял пятирожковый подсвечник. Амалда зажгла свечи. Дверь в спальню открыта: просторное помещение и настоящая супружеская кровать. Настежь открыта была и вторая дверь, что вела в комнату поменьше. В ней стояли шкаф, зеркало и книжная полка. Книг полно было и в столовой, и даже в спальне.

Центис расхаживал вокруг стола и удивлялся корешкам.

Амалда вошла с графинчиком.

— Что еще желаете? Молоко? Чай, кофе?

— Спасибо, ничего больше. Только одну рюмочку. С вами.

— Сегодня в торжественной части вы сказали, что проекты вам даже по ночам снятся. Выпьем за то, чтобы одна ночь прошла без них.

— Молодчина, Амалда! Вы мне поможете в этом.

Доярка задула четыре свечи. Зажгла одну в спальне. Одну — в маленькой комнатке.

— Мне скоро пора в хлев. Но вы можете спать, сколько вам захочется.

Она кивнула в сторону спальни.

Наверное, глоток из графинчика снова разбередил раны. Будь здесь Аделина с Гунтаром, она бы их и взглядом не удостоила. Прошла бы мимо. Такая, какая есть. Да! Нагая. Невозмутимая. Прошла бы к инженеру или кто он там есть в своем проектном институте.

Центис уже скинул пиджак, развязал галстук и, прежде чем снять штаны, размышлял, прикрыть дверь или оставить как есть. Он посмотрел в стекло. В дверном проеме по ту сторону столовой стояла Амалда. Нет. Не стояла, а шла в спальню.

Не оглядываясь ни на кого, мимо Аделины и Гунтара.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Танец кончился, а Эрнест не выпускает ее руку.

— Не отведать ли нам полночного ужина, кажется, мы его заслужили. Если вы, конечно, не подумаете, что я увиливаю от шефских обязанностей.

— На ночь глядя, говорят, вредно объедаться.

— Согласен. Зато под утро — просто необходимо. А сейчас уже давно за полночь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Под утро…

В тот раз Амалда с Центисом легли под утро и встали под утро. Часок позабавились, и снова в хлев. Вышли из дома и отправились каждый в свою сторону. Доярка — на ферму, инженер — в поселок. Попрощались вежливо, без обещаний. Как турист с гидом, когда осмотрены достопримечательности и не осталось секретов.

Женщина отдается, втайне мечтая о семье. Что значил этот час для Амалды? Что это было? Дань природе? Прощание с Гунтаром?

Рижанин и доярка уходили каждый со своей думой. Центис — довольный приключением, слегка побаиваясь минуты, когда надо будет открыть дверь своей квартиры. Коллеги уехали. Никто, конечно, жене не скажет. Но вдруг позвонят и ненароком обронят полсловечка. Он шел, сочиняя небылицы, чтобы сдобрить ложь правдоподобием.

Амалда о Центисе не думала. Вернее, старалась не касаться в мыслях случившегося. Когда ей становилось невмоготу, она вспоминала отца с матерью. Терзалась угрызениями совести. Что слишком редко бывает на кладбище. Что времени прошло достаточно, а на могиле не поставлен памятник. Что была иногда слишком резка, раздражалась, когда ей делали замечания. Чем дальше уходило время, тем светлее казались старички. Что за удивительные были мгновения, когда в полночь они втроем шли в хлев, чтобы на пороге нового года послушать, о чем говорит скотинка. Амалда девочкой свято верила родительским словам, до слез переживала, что не умела расслышать, что слышали отец с матерью. По вздохам коров, блеянию ягнят, по пению петуха отец узнавал, какими будут весна, лето, осень. Даже о том, что оставил в комнате под елью Дед Мороз. И вправду, когда они возвращались в дом, мешок уже лежал под зелеными ветками, а в нем — предсказанный в хлеву подарок. Сумела ли Амалда хоть раз доставить такую же радость давшим ей жизнь дорогим людям?

Доярка закрыла за собой дверь и вступила в новый год, хотя еще не закончился старый. И ясно представила, что до следующего бала она будет день за днем по нескольку раз мерить ногами путь до фермы, два километра туда — два обратно. За дверью остались вечер чествования, ночь, проведенная в слезах, и тот отчаянный предрассветный час, когда она гордо прошла мимо Гунтара.