Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

— Чует мой нос, часа через четыре в лесу опять повалит деревья.

Через три, шесть, восемь часов, никто ведь после не считал, деревья действительно падали. Вилма вслух удивлялась дальновидности старика, хотя сама примечала диких животных и разбиралась в лесных приметах не хуже Микуса. Но ради доброго мира делала вид, что глупее и послушнее, чем на самом деле. Так легче было направлять мысли мужа в нужную сторону.

Теперь великий провидец лежал и сетовал: вот-де напасть. Болезнь, мол, слишком рано выпроводила его на пенсию. Все надеялся поправиться и снова работать. Мечтал о том часе, когда можно будет отпустить восвояси сменщиков.

Вилма поддерживала разговор, со всем соглашалась, но прекрасно понимала: Микус прилег отдохнуть перед вечной разлукой.

Его сетования и недовольство сменщиками понял бы любой порядочный человек. То были бродяги и пьяницы. Их имена и фамилии Микус даже не пытался запомнить. Оба поселились в пустующем конце дома, где когда-то жил сын Купиня с семьей. До тех пор пока его не пригласили в районный центр и не посадили начальником над всеми агрономами.

Новые скотники путали день с ночью в зависимости от количества выпитого и от тяжести похмелья. Быки у них топтались мокрые, вывалявшиеся в навозе. Старый хлев был глубок, свежей подстилки требовал не то что каждый день, а по многу раз в день. Непривязанная рогатая скотина месила навоз. И жутко мычала. Как на беду «Красты» стояли слишком далеко от остального мира. Никто не услышал бы, если б даже быки сорвали с фермы жестяную крышу и покатили вниз по горе.

В центре об этом не тревожились. Видно, думали: Вилма с Микусом последят за новенькими. Купини помогли бы и советом, и делом. Но новички установили отношения одной фразой:

— У тебя своя бычья теория, у нас — своя. Лучше одолжи до получки двадцать пять рублей.

Микус размышлял.

— Не жмись и не говори, что нет!

Просьба была высказана так нагло, что Микуса охватил страх.

— Жена, нет ли у тебя купюры покрупнее? У меня только пара трояков и пятерка.

Маленькая хитрость убедила бы кого угодно, но сменщики через неделю потребовали столько же.

С того дня, как Микус ушел на пенсию, минул всего месяц. Соседи между собой не разговаривали, даже не здоровались.

Последний раз, когда Вилма с Микусом прошли полкилометра, чтобы взглянуть на своих любимцев, новый скотник не пустил их в хлев:

— Нам тут бригадиров не нужно. Сами себе хозяева. Или, может, вам не хватает пенсии? Тогда обращайтесь в контору.

Из хлева вышла жена скотника:

— Там и трепитесь на здоровье. Надоели до смерти. Глаза б мои вас не видели.

Купини давно уже молчали. Вначале, правда, рассказывали, показывали. Новенькие запомнили и теперь вымещали злобу. В этот день им еще не удалось опохмелиться. И они понимали, что хоть кол на голове теши, больше из стариков не выжать. Оттого и встретили их так грубо. Обрушили раздражение на людей, которые еле передвигались и пришли к ним из добрых побуждений.

Да еще упрекнули их пенсией.

Разве Купини кому жаловались? Да никогда и никому. Деньги на старость они получали приличные. Не дай бог пьяницы в конторе наговорили на них. Наврали, что недовольны. Жалуются. Вилма, чтоб те отвязались, и впрямь поплакалась:

— Пенсия-то у нас невелика. Еле концы с концами сводим.

Какой стыд, если разговор дошел до председателя.

На пенсию провожали их роскошно. С музыкой, с цветами, со слезами. За столом до полуночи говорили хвалебные речи. Посадили обоих в легковую машину, привезли, отвезли. Микуса с кровати подняли, в кровать уложили. На следующий день он провалялся до самого вечера. Даже корову не пошел кормить.

— Жена, подашь Венте корм?

— Подам, подам, лежи спокойно.

— Мне сегодня, как ни верти, нужно отоспаться.

Со дня торжеств минул месяц. Микус вставал с постели все реже и реже. Спал да спал удивительно сладким сном. Старческой бессонницы будто никогда и не было. В тот день, правда, он просыпался, и не один раз. Спрашивал:

— Этих еще нет?

— Сам слышишь, какое светопреставление в хлеву.

Как было ему не слышать! Сто двадцать быков кружили по загородкам, искали выхода и ревели.

Третий день от соседей ни слуху ни духу. Ушли, гремя рюкзаками, набитыми пустыми бутылками, с тех пор и пропали.

Купини не раз в своей жизни слышали плач домашних животных: вой собаки, когда умер хозяин. Мычание коровы, когда отняли теленка. Крик петуха, когда в стае кур бесчинствовал ястреб. Рев обезумевших, три дня не евших, три дня не пивших быков они слышали впервые.