Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

— Ты думаешь, председатель с гостями рыбу не едят?

Инспектора на заключительную часть литературного вечера не приглашали, откуда он, простая душа, мог знать, что председатель ел всякую кислятину, а на рыбу и смотреть не стал.

Тишину прерывает капелла. Компания стариков тотчас оживляется. Либа Прице энергично ударяет барабанной колотушкой и запевает в ритме латышского народного танца:

Эта песня Мартину Прицису прикипела к душе. Прицисов парень в свое время привез ее с районного бала. Пародия привязалась. Мартин замечал, что мурлычет ее даже на лугу, когда коса начинает оттягивать руку.

Сейчас Прицису не до песни. Нужно дуть в трубу. Усладу мужа передает словами жена. Несоответствие песни почтенному возрасту Прициене видят все. Оттого и веселье вокруг стола. Капельмейстер мелодию не поддерживает. В глазах насмешка — ну не сумасшедшая ли тетка!

Не рвется танцевать даже Андрей Куга. Этот номер явно концертный. Прициене допевает до конца. На полном серьезе. Рейнис отмечает финал залихватскими аккордами. Отшельник, похоже, только их и слышал, говорит с печалью:

— Как мы теперь жить будем без гармони?

— Да, то-то и оно-то, — подхватывает Жанис Пильпук.

Рейнису хочется похвастать:

— Гармонь в оркестре что гуща в супе. Если ее недостаточно — бурда, а не суп.

В разговор встревает Прициене:

— Был бы Гунар, он бы нас сфотографировал на память.

— Неужто малая капелла лучше заиграет, если поставить перед собой свой портрет, — язвит Огуречный мужик.

Жанис Пильпук поднимает стакан, разглядывает пену и размышляет:

— Пахнет-то как божественно. Пей да радуйся. А после так изо рта несет, — этого ни одной скотине не дано.

— Как же, как же, — поддерживает его Микелис Клусум. — Зайди спозаранку на станцию, где пассажиры всю ночь промаялись. Шибает в нос.

У Рейниса тоже есть что добавить:

— Людей уж и в помине нет, а вонь стоит. Возьмем, к примеру, тот бункер.

Про этот случай гости слышали не раз. Но за столом часто вспоминают о том, что всем известно.

— Погоди, в каком году это было?

— Осенью сорок девятого.

Теперь Рейнис может спокойно продолжать:

— Заходят уполномоченный и еще двое. Одевайся, мол, пошли. Я тогда еще не знал, что в лесу бандитов выкурили из бункера. Ведет и ведет. Остановились в ельничке. Берет елочку, поднимает, как крышку с толчка в нужнике. Те, чужие, говорят: «Ну заходи! Чай, дорогу забыл?» Залезаем. Кругом вонища, меня аж замутило. Показывают — на столе лежит «Циня». Говорят: «Читай!» Раз велят, читаю: «Подымем зяби осенью!» — «Нет, — говорят, — читай то, что карандашом написано!» Каракули стерлись, но я мигом схватываю: «Раюм». Моя газета! Тут и повели меня в центр. Хорошо, один из бандитов человеком оказался. Признался, что завернул в газету еду. Так вот случается, когда в свою газету заворачиваешь соседу деревянные башмаки. Попробуй выкрутись, раз в бандитском логове твою фамилию нашли. Уполномоченный только головой качал: «Рейнис-то у нас в активистах, а поди же ты как получилось».

Соседи внимают сосредоточенно, будто слышат впервые.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — подытоживает Прицис и проворно опрокидывает стаканчик.

Истинный крестьянин трудится с утра до позднего вечера. Не бывает секунды, когда он мог бы сказать: «Ну, теперь все сделано». Тем не менее существуют мерки, по которым создается общественное мнение. Поспишь утром лишний часок, поваляешься чуть дольше после обеда, прослывешь лежебокой. Выскочишь из постели чуть раньше и вечер растянешь до полуночи — снова подвесят бирку: «Эти землю носом роют».

Как приклеилась эта бирка к Прицисам еще в ту пору, когда они купили в Заливе участок и выбрали для будущих хором величественное название «Калны» — горы, — так и пошло. На сырых полях нельзя было различить и малейшего бугорка, с этой точки зрения название дома не имело никакого оправдания. Но раз хозяева надумали своротить горы, пожалуйста — вольному воля. Вообще-то если всю выкопанную из канав землю насыпать в одно место, то какая-то выпуклость, чтобы взобраться, наверняка получилась бы. Либа и Мартынь ворочали лопатой вдвоем, притом долгие годы подряд. Либина мать Керста управлялась по дому и успевала переделать еще уйму дел. Молодые в основном ломили в поле. Выматывались все. Но скупая землица ожила. Хлеб вставал стеной, желто-синий. Сад в урожайные годы сыпал яблоками что градом. Кое-кого из соседей уже стала подтачивать тайная зависть. Хотя, собственно, чему завидовать? На хуторе «Калны» еле сводили концы с концами. Мелкому землевладельцу достаток давался непосильным трудом. И умением извлечь выгоду даже из такого пустяка, как валериановый корень. Прицисова старуха собирала, связывала в пучки тысячелистник, ромашку и еще добрый десяток других трав. Во дворе ряды пчелиных ульев каждый год пополнялись двумя новыми домиками. Керста и Либа кидались в лес с такой алчностью, точно одни обязались обобрать все грибы и ягоды. Мартынь штабелями вязал веники — банные, подметальные. Все, что можно было взять с поля и леса, Прицисы пускали в оборот. Другие стеснялись торчать на рынке с пучком ромашки, но Либа не пропускала случая — и, глядишь, незаметно скопила изрядную сумму.