Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?

— Эдён Пистерер. — Теперь санитар встал, склонился в легком поклоне, словно перед дамами, и снова сел. Физиономия у него была заросшей, на губе противная гнойная болячка.

— Любезный дядюшка Пистерер, — Девай всплеснул руками, в голосе его плавился мед, — вы здесь свой человек… вам многое позволено… О, я наслышан обо всем, что происходит, даже о самых незначительных событиях… Вы и душа! — Он усмехнулся. — Впрочем, об этом после, с глазу на глаз. Однако шутки в сторону: не душа, а, научно выражаясь, гигиена мыслей… вот что мы обязаны обеспечить, при любых обстоятельствах. Это одно из наиважнейших условий эффективности нашей работы…

— Позвольте мне, — сказал секретарь партбюро больницы Каради, палатный врач в отделении ухо-горло-нос. — Позвольте мне довести до вашего сведения, что наши сотрудники очень активны. Я с ходу могу назвать человек десять, которые без отрыва от производства посещают университет марксизма-ленинизма. Для больницы это хороший процент…

Пистерер издал смешок.

— Не вижу повода для веселья, — повернулся в его сторону доктор Девай. — Некоторые не удовлетворяются примитивным уровнем мышления, уважаемый Пистерер…

Санитар опять хохотнул. Каради и сам рассмеялся, а за ним еще несколько человек. Девай немного смутился, он не знал, смеются ли они над ним или вместе с ним. Но не стал вникать.

— …То, что доктор Каради привел факты духовного самоусовершенствования наших сотрудников, весьма отрадно. Однако сейчас мы должны сосредоточить свое внимание несколько на другом. А именно на мыслительной деятельности, которая протекает в палатах. Все мы знаем, какое смятение вносят хлопоты, предшествующие смерти. Эти дощатые ширмы, попытки отгородить простыней кровать представляют собой серьезное испытание для травмированной психики. Кроме того, они вносят сумятицу в жизненный распорядок остальных обитателей палаты. А вспомним о звуковых проявлениях! Протестующие возгласы перед беспамятством, этот безудержный страх смерти, который, как ни странно, охватывает порой даже легких больных, а тяжелых и подавно… Перед операцией, после операции. Сколько звонков из одной только распущенности, паники…

— Они-то звонят, да только звонки не работают, — подала голос недавняя выпускница, но под взглядом Шушики оробела, — да и где несчастной горстке сестер набраться сил для постоянной беготни…

— Совершенно верно, — подхватил Девай конец фразы, — мы подошли сейчас к самой сути проблемы. Вам показалось, будто я упускаю из виду тот факт, что мы работаем с людьми, на самом деле это не так. Я только хотел подвести коллектив к следующей мысли, которую все мы должны осознать: мы не располагаем необходимым, специально подготовленным штатом сотрудников, которые контролировали бы подсознательные процессы у больных и их естественно-биологические проявления…

Шушика хрипло выкрикнула с места:

— Мы с нашей стороны, доктор Девай, все, абсолютно все, что касается высокопрофессионального лечения…

Девай сложил кончики пальцев, как бы изображая мольбу.

— Пусть между нами не останется неясностей… я говорю начистоту. Необходимо учредить новый штат сотрудников. Специалистов той области, которая стоит в медицине несколько особняком и носит экспериментальный характер. Ибо что не входит в круг ваших обязанностей, то не ваше. Борьба с физическими недугами, с применением совершеннейшего на настоящий момент оборудования, — вот тот максимум, на который способен врач и равным образом медсестра. На сюсюканье их не хватит.

— На сюсюканье, конечно, не хватит, — неожиданно воодушевилась Шушика, — мы тоже люди, наши силы не беспредельны. Но лечение должно быть безупречным!

У Шушики на самом деле во всем был армейский порядок. Ни минуты лишней не стояла у кровати капельница, ни секунды лишней не задерживалась в вене больного игла. Умывание у нее было умыванием, а не мимолетным прикосновением к лицу и рукам влажного полотенца. Слабительное всегда отмерялось точными дозами: внутренности от него не вываливались. Лекарство никогда не летело в мусорное ведро: сестра не уходила до тех пор, пока больной его не проглатывал. Тихий час был действительно тихим, а диета диетой. Сказать и то: высокий профессионализм и душевность плохо сочетаются друг с другом. Не случайно, самого искусного, самого твердого на руку хирурга больницы прозвали Мясником.

Врачи тоже оживились, в них снова проснулся интерес. Ведь у каждого в запасе был свой отработанный текст, для вопросов и успокоительных ответов, у каждого на свой вкус. Слова эти приносили порой облегчение даже в том случае, когда их давным-давно уже не питало чувство, только усталость и долг, но ведь дотошно-въедливые типы плодятся словно грибы. Общественные интересы — их страсть, но стоит им заболеть, как они тут же начинают требовать строго индивидуального подхода и о том, во что никогда не вникали в здоровом состоянии — какая, однако, загадка, этот человеческий организм, и какая судьба ему уготована, — теперь, заболев, желают иметь самые подробные сведения. Разве можно это выдержать?