Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

— Кто ж на автомобиле золотом да с брильянтами чего далеко повезёт! — рассмеялся Гныщевич. — Он же не для того сделан, а для прогулок увеселительных…

— Я уж понял, — рассеянно отмахнулся наместник, прерывая дальнейшее многословие. — Нет у меня больше сил тут в духоте париться. Вердикт мой таков: прерывать деятельность завода я пока что причин не вижу. Работайте, выпускайте. Посмотрим на ваши успехи. Штат сотрудников расширять запрещаю…

— Это как же! — возмущённо перебил Гныщевич.

— На расширение производства потребуется дополнительная санкция. Пропуски работников за пределы Охраны Петерберга остаются в силе, но, напоминаю, распространяются только на этот завод — поймают где-нибудь далеко, последствия будут и их, и вашими. Следите за своими людьми сами. Образование-то у вас, господин Гришевич, есть?

— В Академии обучаюсь.

— Очень полезно в автомобилестроении… Мой прогноз — долго вы не продержитесь. Не вы лично, не воспринимайте как обиду, а всё ваше предприятие. У вас ведь и счетовод юн, я не запамятовал?

— Один юн, да-с, господин Придлев.

— Это сын Придлева, Лария Придлева? — наместник сокрушённо покачал головой. — То-то он обрадуется. В общем, субъективно я вам рекомендую взять себя в руки и подходить к делам серьёзнее. А впрочем, воля ваша — расцветёте слишком буйно, наверняка возникнут сложности с санкционированием вывоза товара в другие города. Экономика, — наместник щёлкнул пальцами, после чего шагнул к двери. — И, господин Гришевич, раз уж вы столь юны, а я умудрён некоторым опытом, позволю себе дать вам на будущее совет. Чарка водки в качестве взятки — это несерьёзно.

Вышел он быстрым шагом, всё-таки кивнув Драмину на прощание. Гныщевич выбежал следом. Драмин же так и остался в состоянии некоторого остолбенения: это какая-то сценка из отцовского кукольного театра была, а не настоящий разговор. Сейчас бы как раз и следовало пригубить водки, но без дозволения начальства (ха!) Драмин не решился.

Начальство вернулось в свой кабинет через полчаса — уверенным шагом, со шляпой на голове и полным облегчением на лице. Собой оно вернулось. Гныщевич закрыл дверь на ключ и воззрился на Драмина, будто ожидая отметки экзаменационной.

Драмин был не из тех, кто много мучается неловкостью и такими вот «социальными условностями», а потому высказался честно:

— Хорошо, что Валов не видел. Я-то переживу, а вот он бы тебе больше никогда руки не подал. Или, что хуже, совсем бы перестал принимать тебя в расчёт.

Гныщевич почему-то удивился.

— О чём ты, дитя?

— Валов такой. Если кто падает в его глазах в чём одном, он и по другим вопросам становится предвзят.

— Всё равно хорошо работает, леший сын, — Гныщевич спокойно прошествовал за свой стол и уселся в кресло. — И врёт складно, ежели надо. — Он вздохнул, помолчал и кивнул Драмину на стул напротив. — Всё ещё не понимаешь? Все-то вы не понимаете… Не переживай, дитя, сейчас объясню.

Он вынул из графина пробку, лирически сжал в пальцах, прищурился сквозь неё на огонь камина, а потом вдруг протянул Драмину.

— Всё в этой жизни, mon garçon, зависит от взгляда на вещи, и взгляд сей всегда преломлён. Как этой пробкой. Вот перед нами есть человек, которому лучше не врать, а скрыть свои тёмные замыслы, des mauvaises свои idées, нужно. Как не врать? А вот предложить ему такую пробку, чтобы он сам на сторону смотрел. — Гныщевич опёрся локтями на стол, внушительно придвигаясь к Драмину. — Уж ты-то, дитя, знаешь, что наш завод намеревается выпускать не только автошки для покататься, не только ювелирные «Метели». «Метели» — замечательная продукция, cela va sans dire, но Метелин не видит того, что видит наместник. Вся хитрость, весь куш — в авто, на которых можно будет перевозить товары на большие расстояния, а вовсе не графьё всякое по городу. В больших, крепких авто.

— Только это запрещено, — вставил Драмин. — Монополия государства…

— Это не приветствуется, — поправил Гныщевич. — Да, государство хочет оставаться транспортным монополистом. Чтобы все возили только их железными дорогами, хочет. Но европейская двуличность мешает им это прямо запретить, а потому наша первая обязанность — двуличностью воспользоваться. В этом не только деньги. В этом и влияние, и, знаешь, une bonne cause. Но для bonne нашей cause последнее, что нам надо, — это инспекции каждый месяц. Так не спрячемся. А потому тут обязанность первейшая — следующую инспекцию отсрочить.

Драмин молча внимал житейской мудрости.