Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

Хэр Ройш-младший с облегчением усмехнулся.

— Это было бы пустой тратой времени.

Когда они вернулись на третий ярус, солнце уже затянулось грязными облаками, а заботливый Скопцов догадался проветрить кабинет Коленвала и сообщил, что хэр Штерц пробудился.

Хикеракли был отчасти прав: наместнику есть что рассказать Революционному Комитету. Ошибался он в том, что это даёт повод брать его в советники; умные люди редко стремятся задержаться на вторых ролях, а городской переворот наверняка подхлёстывает амбиции даже тех, кто устал от жизни. Нет, наместника следует держать за восьмью замками, предварительно как можно обстоятельнее с ним побеседовав.

Хэр Штерц под арестом, граф Набедренных остановит корабли, Золотце разузнает настроения Четвёртого Патриархата. А главное — всё это происходит под носом у Охраны Петерберга, но та не имеет об этих процессах представления, что ставит её в заведомо проигрышную позицию.

Это всё — не слепая удача, сколько бы ни повторяли сие слово другие.

Это удача зрячая.

— Ты ослеп? — рявкнул солдат с уродливым шрамом на правой щеке и оттолкнул старика, не убравшегося своевременно с дороги.

Старик упал неловко, как переломанная птица. Его костыль отлетел на аккуратный газон — будто бы запачкав собой жухлую траву, которую и в ноябре прилежно вычёсывали от гнили листьев. Когда старик поднял голову от дорожных камней, Тимофей понял, что тот и в самом деле слепец. Зрячий бы не оказался на пути у Охраны Петерберга.

— И чего ты тут забыл, дед? — беззлобно, но и не подав руки бросил другой солдат.

Тут — в Усадьбах — старику места не было. Самый просторный и тихий район Петерберга и на горожан поприличней всегда косился, брезгливо подбирая подол.

Всегда — это до вчерашнего дня.

— Так барон за конюшню похлёбку к обеду велит выносить, не забывает калек, — пролепетал старик, и в голосе его мелькнула жалкая, блеющая растерянность.

— И где теперь твой барон?

Остальные солдаты загоготали, кто-то из них фальшиво затянул плохой, но модный романс. «О где, о где они теперь? Не быть мне больше молодым, о кто, о кто мог угадать?..»

Тимофей склонился над стариком:

— Кто выносит тебе похлёбку?

Старик наконец учуял неладное, затрясся и прикинулся ещё и глухим.

— Кто? — с нажимом повторил Тимофей.

— Дык кухарка…

Тимофей ступил на газон за костылём — и усмехнулся. Топтать эту вычесанную траву было так же приятно, как и ходить по дорожкам Усадеб, не опасаясь, что из-за садовой ограды возле какого-нибудь особняка выйдет сторож и попросит .

Впрочем, пока он поднимал старика на ноги, солдаты кидали взгляды не менее неприязненные, чем те, что до вчерашнего дня доставались всем незваным гостям района из-за оград. Тимофею хватило усталости проигнорировать этот факт.

— Слушай внимательно: сейчас ты выманишь кухарку за конюшню. Или, если она вдруг сбежала, кого-то ещё из слуг, — бельма, что служили старику глазами, подёрнулись сомнением, и Тимофею пришлось цыкнуть: — Как хочешь, так и выманишь. Ковылял ты сюда зачем-то? Рассчитывал, значит, получить свою похлёбку. Вот и крутись. И глупостей не делай. Проболтаешься, кто тебя послал, — болтать будет нечем. Глаз у тебя нет, так хоть язык побереги.

— Да уразумел я, уразумел, солдатик, — отшатнулся старик. — Как скажешь, так и будет.

От «солдатика» мурашки по спине поползли уже у Тимофея. Старик слеп, не видит, что шинели на нём нет, но предположить такого, конечно, не может. И никто не может — кем надо быть, чтобы поверить в Охрану Петерберга, которая будет терпеть подле себя гражданское лицо?

Вестимо, тем самым Твириным.

Тимофей Твириным был лишь отчасти, на словах, а потому старался не задумываться лишний раз об отсутствии у себя шинели.

Задумаешься — и паника накроет с головой, как шальная волна.

Старик торопливо заковылял в сторону сада барона Копчевига, ныне покойного. Барон проявил себя как человек трезвомыслящий и миролюбивый, готовый разбираться с любыми противоречиями не теряя головы, а потому его голова была прострелена первой. Они — пожилые, изнеженные, подрагивающие манжетами члены Городского совета — стояли в окружении солдат и не понимали, не хотели понимать, что происходит. Мололи заносчивую чепуху, которая только больше распаляла, и были в своей слепоте беспомощней сегодняшнего слепого старика, ведь в отличие от него калеками себя не сознавали. Барон же Копчевиг сумел переступить через гордость, назвал вещи своими именами и предложил обсудить требования Охраны Петерберга прежде, чем путь назад будет отрезан. Вежливая скромность, которую он сумел в себе разыскать, льстила солдатам, а декларация намерения прийти к компромиссу смягчала генералов. Он был без дураков хорошим оратором, барон Копчевиг. У него могло бы получиться одними только сладкими речами развеять тучи над спесивыми толстосумами, вообразившими себя петербержской властью.