Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Да и приёмы, к слову, имели место — как-никак чиновничество готовят, без заведения знакомств не обойдёшься. Метелина здешние приёмы удивляли не меньше здешних казарм: после тесного и через два рукопожатия всяко перезнакомленного Петерберга столичная разобщённость казалась книжной выдумкой. Как это — знать и вдруг поделена столь явно на сорта? Дóма преспокойно раскланивались в одной гостиной и члены Городского совета, и крупнейшие монополисты, и поиздержавшиеся за поколения мотов аристократические семьи, которым аристократического остались только фамилия да особняк. Не заведёшь в маленьком городе дюжину гостиных так, чтобы гости не пересекались. А в Столице Городской совет отдельно, оставшаяся только при фамилии знать отдельно, а уж Четвёртый Патриархат и поминать нечего — небожители! Ежели мелькнут на горизонте, разговоров будет на целый год.

И мечты, всюду мечты: на чьей бы дочке жениться и не прогадать, в какой бы городишко после отправиться бумажки перекладывать, с кем бы за компанию в гостиную поперспективней просочиться, как бы половчее по карьерной лесенке взбежать, заручившись симпатиями нужных людей уже сейчас. Метелин, поначалу оскорблённый необходимостью заступать на службу не в офицерском чине (как полагалось бы аристократу, не уезжай он в Резервную Армию затемно и тайно — от нарушения Пакта о неагрессии), в конце концов только радовался собственному положению. Виделся он каждый день с людьми попроще, чьи чаянья не вызывали у него ни усмешки, ни суетливого гула в голове. Нет, в Резервной Армии и распоследний рядовой грезил для себя о жизненных улучшениях, но улучшения улучшениям рознь.

Жизнь, как выяснилось, не такая уж простая штука.

Метелин нахохлился внутри шинели и зашагал быстрее — мимо отодвинутых с дороги сугробов, мимо погасших в честь ночного часа фонарных хребтин и притихших окон в чужой домашний мирок. Через три улицы позвякивал кружками наваривающийся на солдатах кабак, где в увольнительную всегда можно купить несколько часов сна за запертой дверью. Метелин не признавал в себе неженку, но главное удобство, к которому он не был равнодушен, никаким богатством Резервной Армии не компенсируешь — так и так не увернёшься от ежедневной, изнуряющей многолюдности.

Кабацкая многолюдность совсем иного свойства — Метелин ведь не бежал от разговоров, но постоянное присутствие, толкотня и бездумные вторжения в физические границы за пару недель превращают здорового человека в какого-то калеку с невидимыми увечьями. Видимо, это и есть та самая «дисциплина», коей, по мнению сварливых стариков, так не хватает богачам, юнцам или студентам. Видимо, «дисциплина» — это звериная покорность, происходящая от мелкого и в каждом случае вроде бы сносного, но постоянного ущемления. Как возможность умываться только в отведённое на то время и выждав свою очередь — ну совершеннейшая чепуха, а до чего скоро отбивает желание спорить или в порядке имеющемся сомневаться!

Подобные наблюдения и привели Метелина кривой дорожкой к заочному, теперь уже ненужному согласию со всеми теми, кто убеждал его: «А ведь хорошо тебе графьём-то жить, très bien, и зачем кочевряжишься».

Зачем-зачем. Хорошее житьё высвобождает силы на раздумья.

А уж прознав, что хорошее житьё досталось тебе не по праву, не по крови, а по случайности и шельмовским расчётом, неужто можно и дальше из фарфора откушивать, не давясь?

Стоило переступить порог, как кабак дохнул Метелину в лицо сытым и нетрезвым теплом. Кабак был неплох, но по столичной моде весь светел, а потому оттаивающая с сапог жижа бросалась в глаза и нагоняла мартовский какой-то неуют. Заправляла здесь дородная старуха со своими сыновьями, но ночами всегда обслуживала сама, ссылаясь на старческую потерю сна. Солдаты из близлежащих «квартир» величали её мамашей и любили, когда при деньгах, смущать букетами — хмурая старуха уморительно отмахивалась, обещая «отходить вот этим самым веником за разбитые кружки».

Сегодня вместо веника промеж бутылок белела одинокая орхидея.

Вероятно, Метелин в недоумении чересчур на неё засмотрелся — старуха глухо покряхтела и буркнула себе под нос:

— Вот и я говорю, уродище. Индокитайский небось?

— Скорее уж латиноамериканский, — пожал плечами Метелин. — Хотя я не знаток.

— Петербержский, мамаша, петербержский! — выкрикнули из-за самого людного стола. — Так и запомни.

— Эй, Метелин, ты? Ты ж из Петерберга? А ну-ка давай к нам!