Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Граф поднялся с кресла и маятником шатнулся к окну, но тут из-за двери раздались шаги, не узнать которые, к несчастью, решительно невозможно.

— Ваше сиятельство! Кончайте чаёвничать, конец света прочаёвничаете! — заголосил, не успев войти, старый лакей Клист. — Послание вам. С казарм, солдатик принёс — весь конверт пóтом полил, как бежал. Комитет этот ваш пишет смертоубийственный, вы уж уважьте кровопийцев — сейчас читайте. Они вас вроде в казармы зовут. В такую-то рань, ну точно кровопийцы.

У Вени от самой короткой встречи с этим лакеем начинала раскалываться голова. Попросить, что ли, графа всё-таки вышвырнуть его из дома? Граф к лакею питает необъяснимую приязнь, а потому сцена выйдет прелюбопытная. Да, пожалуй, непременно следует нарваться на прелюбопытную сцену.

Граф же, наскоро пробежав глазами по строчкам, явил выражение величайшей озадаченности и щедро посыпал пеплом с папиросы редчайшего дерева паркет.

— Душа моя, мне, увы, придётся прервать нашу беседу. Твирин только что расстрелял графа Тепловодищева.

— Ну! — удовлетворённо крякнул лакей. — Говорю ж, кровопийцы — они и есть кровопийцы.

Веня приложил немалое волевое усилие, чтобы не запустить в него шершавой индокитайской чашкой.

А за оградой опустевшего особняка, кажется, Славецких дети запускали друг в друга снежки (Веня, конечно, упросил графа подождать, пока он соберётся; негоже прогуливать встречу по столь громкому поводу — тем более что Веню на неё никто не звал). Да, дети, снежки, стылый и гулкий дом, сад, непривычный к запорошенности своих аккуратных дорожек, — скоро здесь простучит сапогами патруль и разгонит голодранцев, но до того особняк, кажется, Славецких ещё поживёт странной, приснившейся, выдуманной жизнью. Если бы за сюжет о революции взялся художник, ему стоило бы показать с высокой точки просторный, не смазывающийся до самого горизонта пейзаж и до самого же горизонта населить его крохотными фигурками, соединёнными в карикатурно доходчивые сценки. Дети дворовой городской породы — прокравшиеся мимо патрулей в сад к расстрелянным хозяевам прежнего мира, чтобы поваляться в сугробах, — обязательно попали бы на такую картину.

Зрители исторических полотен ведь нуждаются в лобовых высказываниях.

Веня скривился в ответ на собственные раздумья и ускорил шаг. Граф был рассеян (что отнюдь не ново), граф был хмур (а вот это почти невиданное зрелище). Оставалось только покривиться теперь на графа: до чего же на одно лицо все «серьёзные люди». Эта озабоченность, этот нервический анализ, это душное напряжение мысли! Мерещилось, будто граф — вопреки своим верфям и контрактам — не из них. Как же. Когда мерещится, плеваться надо.

Что за глупое свойство души — при всяком удобном случае надеяться, будто из правил бывают исключения? Будто именно тебе повезёт исключение обнаружить.

— Невероятно огорчительная погода, — заявил хмурый граф. — С такой погодой ни за что не дождёшься возможности оказаться на катке. А как бы хотелось.

Пристыженный Веня спрятал взгляд. Воистину — плеваться, когда мерещится.

Конторский район на картине неведомого художника просыпался рано, крошечными фигурками волочился к бирже, заранее перелаиваясь за самый сочный кусок тяжелого труда. Впрочем, здешний лай с революцией словно даже добрее стал: сменить одну рутину на другую — тоже обновление, особенно на первых порах. По Старшему же району разлилась осторожная лень — прежде тут кипела показательная суета, вдохновляемая соседством с Городским советом. Последний чернорабочий на променад по Старшему району натягивал свой лучший, наименее затёртый зипун, а теперь всё чаще старым правилом пренебрегал — памятникам-то лучший зипун без надобности. А что нынче Старший район, как не свалка памятников свержению власти? Тут расстреливали, там вели на расстрел, а во-он там вывозили уже на тележке.

Веня покосился на отражение в одном из уцелевших окон «Петербержской ресторации» — в нечаянных отражениях есть своя правда беспристрастности. Сегодня она без всякой жалости голосила о безымянных пока изменениях, помыслить которые в себе — ещё полгода назад — у Вени никак не хватило бы воображения.

И снова пошлость, какая же пошлость.

Полгода назад скучать в «Петербержской ресторации» Вене доводилось с известной регулярностью — некоторые гости достаточно смелы, чтобы возжелать показаться с оскопистом и за пределами салона. Чаще, конечно, иностранцы, которые валом валят в Петерберг за диковинной по их меркам свободой. Те, у кого хватало средств на салон, «Петербержскую ресторацию» почитали самым подходящим для себя заведением: строжайший отсев не соответствующих белоснежным скатертям посетителей способствовал тому изрядно. Этот род скуки Вене всегда приходился по нраву: за белоснежными скатертями то и дело попадались те из гостей , у кого пороху не скрывать свои походы в салон не хватало. До чего же сладко было разглядывать опасливое напряжение их спин и ловить вдруг растерявшие точность движения. Трусость — худший сорт лжи.