Мария Тумова - Обнаженные души

Венсан встал и уже направился к двери, когда за его спиной прозвучал вопрос:

– Почему самые лучшие уходят первыми?

Венсан остановился. Он так и стоял спиной молча десятки секунд, слегка наклонив голову, думая над вопросом и над ответом, которого на самом деле и не ждал от него Ксавье.

– Думаю, они уходят первыми, чтобы не страдать, теряя тех, кто им дорог.

– Как она?

Венсан стоял у окна в своей квартире, не глядя в сторону Евы. А она сидела за столом, сложив перед собой руки.

– Она страдает. Что еще она может чувствовать? Ей сейчас очень больно.

– Она вернется?

– К нам? Она не уходила, Венсан. На этот раз нет. Просто она не знает, как пережить эту потерю.

– Она все еще обвиняет меня?

Ева пожала плечами.

– Не тебя, а нас всех. И прежде всего себя.

Это случилось скоро. Ей не стало легче, но она сама попросила Еву об общей встрече на конспиративной квартире.

Теперь Соланж могла приходить туда в любое время.

– Я хотела поговорить… – ее голос звучал слабо и тихо, точно она была больна. – О Сесаре.

Ксавье кинул на нее удивленный взгляд.

– Я думаю, он все еще жив.

Ошеломленная тишина последовала за этими ее словами. Венсан, стоявший до этого момента у стены, медленно приблизился и опустился за стол, не спуская с нее глаз.

– Я думаю, – продолжила Соланж, – его еще можно спасти.

– Соланж, он в руках у гестапо, – осторожно заметил Венсан.

– Мы не в Германии, не в Берлине, а во французском Орийаке. У них здесь нет таких надежных тюрем.

– Соланж… – Венсан хотел было остановить ее, но Ева мягко положила ладонь на его руку, и он замолчал.

Им всем нужно было сейчас надеяться. А больше всех именно Соланж.

– Ловаль смог сбежать, почему не сможет Сесар?

– Эдмон вырвался из лап полиции, а не солдат СС.

– Но он был один, Венсан, – решительно произнесла Соланж. – А у Сесара есть мы.

Она смотрела ему в глаза. Венсан хотел было резко ответить «нет», но внутри что-то взбунтовалось этому холодному и циничному ответу.

Он вспомнил вопрос Ксавье: «Почему самые лучшие уходят первыми?»

– Хорошо, – Венсан вынужден был сдаться. – Мы попробуем.

Узнать, где держали Сесара, не представлялось возможным. Не могла же Ева спросить об этом напрямую у немцев. Венсан тоже оказался бессилен. Можно было лишь строить догадки, чем они и занимались.

С каждым днем этот туманный, безумный план начинал казаться Венсану все абсурднее и абсурднее.

Он не верил. Ни в успех. Ни даже в то, что Сесар был жив. Просто чувствовал молчаливое давление со стороны Ксавье и Соланж.

Ева же была лишена страха, но если она не боялась, то и он не имел права бояться. Вот только никто из них не догадывался, что им уже начинали наступать на пятки.

Тарельман бросил на стол перед Беерхгофом сложенный лист бумаги.

– Что это? – Эрвин стянул перчатки и, отбросив их, взял бумажку в руки.

– Информация об этом человеке, испанце.

– Интересно, – Беерхгоф опустился в кресло, развернул записку. – Сесар Моралес, родом из Мадрида… воевал за Народный Фронт… накануне взятия Мадрида войсками Франко сбежал во Францию, вступил в Иностранный легион… – он отложил бумажку на стол. – Надо проверить все связи, которые у него были. Наша основная задача сейчас – выявить остальных членов ячейки и уничтожить.

– Евреев отправляют в концентрационные лагеря… всех, – Ева почти до боли сжала руки и прикрыла глаза, – даже детей.

Венсан налил стакан воды и поставил перед ней. Сам он не садился.

– Венсан, пожалуйста, ну, скажи что-нибудь. Не молчи… Ты же говорил про свои связи. Ты же утверждал, что у тебя есть определенные каналы… и что ты с немцами на короткой ноге.

– Ева… – его голос звучал слегка раздраженно, но очень мягко.

– Сядь. Посмотри мне в глаза.

Венсан остановился. Он еще минут пять стоял за ее спиной. Затем опустился напротив. А она дотянулась до него, взяла его руку в свои ладони и заговорила с ним совсем тихо:

– Венсан, ты ничего не можешь сделать, ведь так?

Он сжал ее руку нежно и крепко.

– Ева, я бы очень хотел помочь, но я не знаю, как…

Ее рука в его руке не дрогнула, а взгляд никак не изменился. Ее пальцы были холодные и бесчувственные, как и ее глаза. Она молчала. А потом вдруг отняла свою руку, быстро, но не резко встала и вышла.

Ева стала еще чаще посещать еврейский квартал, словно стремилась узнать своих детей. Не приблизиться к ним, не отдать им свою ласку и заботу. Она не умела быть матерью и не пыталась этому научиться. Было поздно. Было сложно. Было страшно.