Нагиб Махфуз - Избранное

— Я хотел бы узнать, сколько стоит номер, — сказал Сабир. — Риал за ночь.

— А если больше двух недель?

— А чего нынче стоит риал?

— Я, даст Бог, и месяц, и больше могу прожить здесь. Молчание старика означало, что он не желает идти на уступки.

— Ну, как пожелаете, — тихо проговорил Сабир. Хозяин гостиницы записал имя приезжего, откуда тот приехал. На вопрос о его занятии Сабир ответил:

— Я из высокопоставленной семьи, — и протянул старику свои документы. Пока тот занимался с карточкой, Сабир украдкой поглядывал на девушку. Один раз их взгляды встретились, но в ее глазах он не прочел ответного интереса. Уязвленный этим, он стал убеждать себя в том, что она не заслуживает его внимания.

И все–таки вновь припомнился запах моря, темный закоулок. Он полуобнажен. В ноздри бьет аромат гвоздики от разметавшихся волос. И вдруг его опьянила уверенность в том, что он на верном пути, что непременно найдет отца. И наверняка, даже сомнений нет, эта девушка к чему–то готова. Внешне полна безразличия, но в то же время тысячью знаков обращается к его прошлому, к самым глубинам его души. Конечно же, под этой мягкой, молчаливо–равнодушной оболочкой прячется целый зачарованный город. Если бы не сложившиеся обстоятельства, пригласил бы ее на танцы куда–нибудь, обнял и дерзко сказал бы ей, что он с радостью поселился бы в этой тюрьме, помня влажный морской ветер, обвевавший его тело в переулке Кирши.

Старик вернул ему удостоверение.

— Значит, вы из Александрии?

Он кивнул с улыбкой. Старик пробормотал что–то невнятное и вдруг сказал отчетливо, бросив хитрый и быстрый взгляд на девушку:

— Бьюсь об заклад, что вы любите Александрию, — при этом усмехнулся криво, одним уголком рта.

Вопреки ожиданиям Сабира девушка не проявила ни малейшего интереса к их разговору. Он ощутил разочарование, и тут же пришло в голову спросить:

— Вам не знаком некий Сайед Сайед Рахими? Старик прищурился и ответил:

— Не исключено, что когда–то и слышал о таком. Сабир мгновенно устремил к нему все свое внимание, забыв обо всем, даже о девушке.

— Когда и где?

— Не помню. Да и не уверен.

— Но он из знатных людей.

— Многих из них я знал, а теперь уж никого не помню. Хотя Сабир старался, как правило, не перебарщивать ни в чем, но тут проснувшаяся надежда увлекла его дальше. Подумал: вот–вот, не сегодня завтра разыщет, где живет его отец. В какой–то момент он опять встретился взглядом с глазами девушки, прежде чем она успела отвести их в сторону. Уловил в них сомнение, похожее на насмешку. Словно спрашивала, что привело столь знатную особу в их скромную гостиницу. Это его не смутило: все прояснится, когда она узнает о цели его поисков. А рано или поздно узнает. Интересно, вспомнила ли она его? Он словно наяву вновь ощутил, как больно вцепились ногти в его предплечье после успешной погони, начавшейся с рыбацкого берега в Анфуши и закончившейся в темном закутке переулка Кирши. Он — полуголый — свершает свою жестокую шутку, обвеваемый жарким ветром с моря… А где был тогда ее отец? И когда он перебрался с ней сюда как хозяин гостиницы? Девушка окликнула кого–то:

— Дядя Мухаммед! Мухаммед Сави!

Со стула возле двери поднялся темнокожий старик невысокого роста и хрупкого телосложения. На голове белая такия, серая в полоску галабея, крестьянская обувь. Она указала на Сабира:

— Тринадцатый номер!

Сабир усмехнулся: многозначительная цифра. Извинился и отошел, чтобы показать свой багаж. Затем прошел с Мухаммедом Сави в свой номер на третьем этаже. Едва старик вышел из комнаты, слуга внес чемодан Сабира. Слуга был мужчиной неопределенного возраста, слишком суетливый. Глаза — узкие щелочки, маленькая голова. По виду простак. Сабир спросил его имя.

— Али Сурейкус.

В интонации столько подобострастия, что Сабир уверовал в его готовность всегда и во всем ему подчиняться.

— Тот старик за конторкой — хозяин гостиницы? — спросил Сабир.

— Так точно. Дядюшка Халиль Абу Наджа. Хотелось спросить и о девушке, но он предусмотрительно воздержался: простодушие может оказаться палкой о двух концах. Оставшись один, Сабир окинул взглядом комнату — впечатление ветхости.

Высокий потолок, кровать под балдахином. Такая обстановка могла понравиться отцу в те годы, когда он любил мать.

Подошел к высокому окну, осмотрел небольшую площадь, посреди которой бил фонтан, сыплясь дождем на визжавших от радости ребятишек. Он включил лампу и сел на старое турецкое канапе. Его обуревала похоть. О, до чего чудесен призыв этих сияющих миндалевидных глаз! А может быть, сейчас она, снедаемая любопытством, думает о нем. Нет, категорически утверждать нельзя, что она — та самая. В ярмарочной сутолоке она прогнала его, сказав: «Больше таким манером ко мне не приближайся». Он, напустив высокомерие, отпарировал: «Ни одна девчонка мне прежде такого не говорила». Она с еще большим высокомерием ответила: «А я вот говорю и могу повторить». И ушла в сопровождении какой–то злобной на вид женщины. Ветер играл ее косами. Где же был тогда этот дядюшка Халиль?