Дмитрий Новиков - Голомяное пламя

Гриша с усилием повернулся спиной к могиле и пошел. Пошел, не оглядываясь, смиряя ускорявшиеся сами собой шаги. Они ускорялись, потому что тропинка вниз с холма бежала, круто так спускалась, прямая почти. И к озеру, и вдоль него, и кусты вокруг. Только вдруг, когда выскочил, спеша, на полянку малую к самому берегу, остановился вкопанный. Быстро лебедь белый от берега прянул и пошел, пошел, мотором лап воду за собой кружа. С плеском хорошим таким, живым, как от большой лодки. Шумно пошел. Мощно, только вода бурунами вслед да две волны расходящиеся стрелой, на вершине которой он. На Белом море видел Гриша лебедей, а здесь никогда. Поэтому и замер, глазам не веря. А тот будто его дождался, а теперь дело сделал и на север стал спешить. Быстрее всё, быстрее плыл, а потом крыльями стал помогать, прихлопывать. И взял уже в полную силу, а в воде еще. Потом напрягся привычно и побежал по поверхности. Бежит, крыльями машет. А плеску, а брызг, а пыли водяной радостной от него! И вдруг видит Гриша, как на брызгах этих, на облаке, что сама себе птица сделала, – радуга заиграла. Небольшая такая, словно арочка торжественная. Вот в неё лебедь белая и взлетел а. И сквозь нее, и выше, выше, на север.

– Лети, залётка, лети! – само собой вырвалось из груди.

Много имен у медведя. У русских – топтыгин, Михаил, косолапый, хозяин, бурый. У карел – карху да конти. У финнов – тапио, лесной дух. И всё для того, чтобы не назвать его случайно настоящим именем. А имя это – Зверь…

Когти у него с ладонь человеческую. Зубы – ножи. Лапы – в обхват. Бегает он по лесу быстрее лошади. Одним ударом ломает хребет лосю. Человек для него – слабая тростинка. Только без шкуры когда, освежеванный, очень уж тело его на людское похоже, даже страшно. Руки, ноги, живот. А упокойник для него, повесившийся там или по другой причине, вообще сладость. Бесплатная законная добыча.

Ходит медведь без шума, без треска. На дерево залезет – влет. Охотника подловит, подстережет так, что никакое ружье не поможет.

А вот только рассказывают старые люди, что когда жил Варлаам Керетский в лесной своей келье, то пришел к нему Зверь в медвежьем обличье. И рычал, и землю рыл, и головой мотал в ярости. А Варлаамий перекрестил его да ладонь свою на лоб ему положил. И утих Зверь, успокоился. И ушел неслышно.

Север – край света. Край такой, где единственно возможны свободные мечты, где единственно неподвластен человек воле чужой. Будь то на море, в лесах, в тундре или диких камнях – жизнь его, смерть его лишь от Бога да самого человека зависит, и нет никого между ними, лишь Бога внутри себя слушает человек, и нет удержания его свободному, правильному пути. Край между светом и тьмой, и пусты здесь любые словеса, любые козни – ты прозрачен, и прозрачны другие перед тобой. И легко от этого, что, как не счастье, – жить не во лжи, в ясности, в холодной и острой правде. Что, как не счастье, – знать, что ты свободен, что ты хозяин себе и своей судьбе, что сам себе кормщик и поветерь. Море – отец твой, земля – мать, и нет тебе удержу в свободе и любопытстве твоем.

Вот и задумал я, радостные мои, дело трудное, но до того в мечтах любознательных приятное, что сам себе места не находил долгою зимою да ласковым летом – всё думал мысль свою. Я много где бывал. И в Норвежской стороне, и в Архангельском городе. На Новой Земле зимовал да на Грумант за зверем морским хаживал не раз. И вот что в голову мою втемяшилось. За норвежской стороной датские да каянские земли, известно людям всё, ходили и наши туда, рассказывали про житье западное. Аккуратно там люди живут, да скучновато по-нашему, без удали. На севере тоже понятно – вечные льды там лежат, царство моржа да белого медведя. Не пробиться человеку дальше Груманта, хоть какой мореход ты будь, а дойдешь до края ледяного, да неволей назад повертаешься, хорошо как успеешь. На юге тоже ясно – там земля русская, Великий Новгород да царство московское. Свой там народ, русский, а всё не такой, как мы. Без моря живут, воли не знают, все под хозяином каким, царь там да прислужники его. Тоже понятно. А вот на восток – сторона темная, неизвестная, интересная. Как мимо Новой Земли пройдешь да Маточкиным Шаром в море выйдешь – там Карское море начинается и земля самояди. Хаживали и туда наши, сказывали чудеса потом про несметные юрова [35]морских зверей, про рыбы стада небывалые. Пушного зверя столько, что руками его ловить можно. Птицу палкою сбивать на густом лету. Олени многими тысячами по тундре бродят. Черное масло, кровь земли, само из-под болот идет. Золото самородками по берегам великих рек лежит. А вот что еще дальше делается, никто не знает – не ходил туда никто. Боялись. И мне страшно. Но уж больно интересно, что там, на далеком востоке, делается, что за диковинные моря и земли там лежат. А наша где не пропадала. Да и чего там – пропадать, чего заране удумывать. Думать нужно, готовиться хорошо, судно ладить. Да и идти с Богом, во славу его. Решил я, золотые мои, отправиться в восточную сторону для интереса разного, туда, где солнце встает, откуда ветром холодным, неласковым приносит иногда будто зов какой, пугающий, страстный, тягучий.