Дмитрий Новиков - Голомяное пламя

Мы сидели, словно в одежде искупавшись, вода ручьями текла по голове, плечам, рукам, и смотрели, и смеялись в голос от счастья. А она лежала на дне лодки, мертвая уже – брат убил ее сразу – и такая красивая, какой рыба может быть, только что из глубин на свет божий вытащенная. Стройное и стремительное тело, маленькая острая головка с небольшим ртом, чешуя цвета начищенного, нового серебра. И радужные брызги по всему телу, к темноватой спине побольше, к светлому брюху – меньше и бледнее, внизу совсем уже сливающиеся с серебром. Небольшая, в килограмм или чуть больше весом. Семушка, тиндочка, морская косуля.

Тут и дождь кончился, туча, колесами грохоча, умчалась вдаль, и солнце заиграло яростными бликами на рябой поверхности воды. К берегу решили не приставать – от работы высохнем, и пошли дальше. И тогда вдруг расступились берега, и ветер подул упруго и властно, и открылась даль беспредметная. Мы вышли в море. И уже успокоившиеся было, почувствовали вдруг, как пошел морской накат. Огромные длинные волны мягко и неотвратимо поднимали утлое судно и опускали потом медленно и глубоко – так, что холодом заныл живот и новым ужасом – душа. Первая волна, вторая, третья, высокие и пологие, как холмы прерий из детских книжек. И, пластичное существо человек, мы опять взялись за весла, отдавшись и участвуя в этой медленной и тяжелой страсти – морском накате.

До Летних озер от моря идти недалеко, километра три. Из Нижнего Летнего вытекает речушка, тоже Летняя, и веселым бурливым потоком впадает в губу, Летнюю же. Сами озера между собой соединены тоже речками. Их три озера – Нижнее, Среднее и Верхнее. Вся эта синь, словно изогнутая сабля, вонзается в темно-зеленую глубь поморской тайги километров на тридцать. Места дикие – лебеди, куропатки, глухари, орлы живут своей жизнью и никого не боятся. Только опасаются слегка. Повсюду медвежьи следы – на деревьях метрах в двух с половиной над землей грубо кора подрана когтями да на мху среди черничника то и дело черные послеобеденные кучи. Лосиных следов тоже много, но мимо них с меньшей опаской проходишь. Дичь кажется первозданной и нетронутой, но лишь на первый взгляд. Потом начинаешь замечать, что бурлила тут и людская жизнь. Уровень всех озер искусственно поднят – на каждой реке полуразрушенные уже, но по-прежнему могучие плотины из огромных, в обхват, бревен. В лесах постоянно натыкаешься на дороги, из таких же бревен выложенные. Сама Летняя речка на всём протяжении забрана в огромный желоб из невероятных по размеру деревянных плах. Иногда этот желоб поднят высоко над землей, и река бежит вверху по виадуку. Когда рассмотришь всё внимательно, открывается огромность древнего труда, творившегося тут. Я сначала думал – труда подневольного, массового, во славу светлых и несбыточных идеалов. Потому что и кладбищ безымянных тьма кругом, и ногами то и дело в колючей проволоке путаешься. А потом вспомнил, читал давно уже про деяния керетского купца, что рыбой занимался, и лесом, и строил много. На совесть было сделано всё – через столетие видно. Как же его звали, фамилия такая простая, читал – помнил. И вдруг сверкнуло – Савин.

Вообще-то Гриша жил хорошо. По крайней мере, до того момента, когда стал задумываться об этом. Жизнь была интересной, спокойной, предсказуемой. Еще с детского сада стал он замечать за собой какую-то особую, едкую наблюдательность, которая только помогала наслаждаться различными прекрасными моментами. Бежал ли он ранним утром в свою группу, чтобы успеть, чтобы опередить – почему-то очень важно было быть первым, а по дороге, еще на улице, успевал обрадоваться первому льду на лужах, и не просто похрустеть им в мелких белесых местах, но и понять чудесную гибкость, прогибаемость и тревожный, предупредительный, душу холодящий стон над местами темными, глубокими, – уже утро становилось ненапрасным. Отправлялся ли в ближайший магазин за хлебом – и там успевал заметить на прилавке гору масляной, оранжево-прозрачной, жирно навалившейся на белую гладость подноса рыбьей икры, от которой пахло пронзительно и тошнотворно, словно из пасти веселого дворового пса. Зато как таяла затем во рту чернявая горбушка, и ноги сами замедляли бег, и Гриша успевал обкусать весь бок буханки, с тревожной сладостью готовясь к порицанью. А если на прогулке в том же детском саду укрыться от всевидящего воспитательского ока, да набрать мелких камней полные пригоршни, да расположиться удобно у камня большого и начать разбивать мелкие ударами удачно подвернувшегося булдыгана – какая красота откроется на свежих, солнца не видевших разломах.