Дмитрий Новиков - Голомяное пламя

Порог уже морской, в самом море вода кипит и шумит так, что приходится кричать. У нас костер, палатка, сумки брошены рядом – успеется. Рядом с костром мангал, в нем уютно жарятся шашлыки. Запах стоит такой, что по всей округе ордами дуреют комары. Кусают нас. Понятно – живое мясо слаще узкому носу, печеное – горячо.

Уже хорошо принято на грудь. Без этого никак. Иначе боль, которая радость, которая счастье, которая беда, разорвет на мелкие ошметья. Вот и стягиваем голову и торс обручами спирта. Ноги остаются свободными и бродят везде. Но в основном неподалеку – держит запах. Кругом безлюдье, стрекотание цикад. «Сам ты Цыкад, иди вон за дровами!»

По дороге, что идет от деревни к рыбзаводовскому домику невдалеке, шествуют двое. Один помоложе, в камуфляже, с независимым видом. Другой – плюгавый дедок в толстых очках и кожаной кепке набекрень. Идут неспешно. Видно – нюхают.

– Мужики, давайте к нам, – восторг переполняет, хочется кого-нибудь обнять.

Те осторожничают:

– Нет, ребята, спасибо, мы спешим.

Медленно спешат, не торопясь.

– Да ладно, чего вы. Расскажете нам, как отсюда на Летние озера попасть.

Подходят. Совсем медленно. На лицах борьба. Рядом с едой солидно восседает белая канистра, почти под завязку наполненная кристально-прозрачной жидкостью. «Спирт медицинский этиловый» – мужикам знакома и приятна надпись. А доктору, подарившей канистру, знакомы мужики. Снаружи, изнутри. Она – прозектор.

Вот нет нигде уже достоинства и чести. Даже слова почти забыты. На помойках в городах роются крепкие парни с опухшими лицами. По телевизору маслянисто пластают правдивые слова люди с тревожно бегающими глазками. Даже поэты норовят напиться на халяву, а уж потом читать стихи. Даже у приличных женщин пальцы на руках постоянно шевелятся, словно нажимая кнопки невидимого калькулятора. Нигде нет достоинства и чести. А здесь – есть. Медленно-медленно подходят мужики. Много рассказывают про недавний ужин. Сопротивляются, но не уходят. Наконец сдаются:

– А вы сами откуда будете?

– Мы почти местные, из Петрозаводска, – отвечаю за всех.

– А, тогда ладно. Хорошо, что не москвичи. Те наглые – сразу рыбы требуют. А так ладно – свои ребята. Присядем на чуток.

Через полчаса мы уже хорошие приятели. Степаныч, тот, что постарше, на голос берет:

– Я еще о-го-го! Мне семьдесят пять, а я о-го-го! Золотой корень знаешь? Родиолой розовой еще зовут. Я его собираю, сушу. Потом пью круглый год. Я и свою бабку о-го-го. И чужие приходят. Тоже о-го-го.

– Степаныч, а рыбы-то, семги много в реке?

– Да куда много. Дикой нет совсем, повывели всю. Что рыбзавод выпускает, та и осталась. А раньше такое стадо было! Старики говорили: пойдет – воды не видно. Да не брали ее на нересте, в реке, все по морю тони [16]стояли. А сейчас – тьфу…

Молчаливый напарник его курил, согласно кивал мужской своей головой.

– Ладно, Степаныч, а как на Летние озера отсюда пройти? Говорят, дорога какая-то есть.

– Дорога была, старая, заросла поди. Да вы лучше завтра старика Нефакина найдите, он знает. Только человек он сложный.

– Нефакин? – я заинтересовался, люблю всякие словесные причуды. – Что это значит?

– Это, Гришуня, значит – недалекий король, – спирт внезапно вызвал у брата приступ любви к английскому языку. Мужики понятливо промолчали.

– А вот озера… – я из последних сил чувствовал себя ответственным за маршрут и выживаемость.

– Да что озера, вот корень золотой…

Потом посерьезнел он.

– Я сам с Сумского Посада, слышали такой?

– Слышали, даже бывал я там. Сумляне-срало́, церковь просрали́ – так про вас говорят?

Степаныч задумался.

– А правильно говорят. Я маленький тогда был, лет семь. Приехали красноармейцы на полуторке. Нас, ребятишек, в кузов посадили кататься. А сами веревки к куполу церкви привязали да и сдернули. Мне весело казалось тогда, а сейчас стыдно…

Солнце наполовину спряталось за еловый зубчатый край ближней сопки. Наступили светящиеся сумерки белой ночи. Небо отливало тяжелым золотом. Море потемнело – до него не дотягивалось солнце. В воздухе повисла ясная, саднящая душу прохлада. Приятели засобирались. Степенно попрощались, пошли. Напарник уважительно поддерживал расходившегося Степаныча под локоток. Они скрылись за деревьями. «Я и так о-го-го, и этак тоже о-го-го», – долго еще доносился из лесу нескончаемый Степанычев бахвал.

Мы стали готовиться к отбою. Поставили палатку, попили чаю, добрали оставшейся разведенки. В это время по тропинке, бегущей вдоль черного моря в лес, со стороны погоста тихо проскользнула вся в белом старушонка. Строго окинув нас неласковым взглядом, она юркнула вслед за нашими друзьями.